В глазах Агафонского светился интерес, но, к сожалению, далеко не профессионального свойства.
— Не знаю, — заколебалась Надя. — Мне обещал помочь Княжин Аким Петрович…
— Княжин? — густые седеющие брови Агафонского вздернулись.
— Да. Он не передавал вам моей кассеты? Шесть песен и танцы.
— Не помню. У нас тысячи кассет. Хотя подождите! Он что-то говорил про какую-то девочку с Урала. Из Челябинска, если мне не изменяет память.
— Это я, — задохнулась Надя. — У него была кассета! Три песни я сочинила сама. Может, помните, одна такая. — Надя попыталась напеть: — «Когда пришел рассвет, мы были как шальные…»
— Нет, — покачал головой Агафонский, — не припоминаю. Но надо посмотреть в картотеке. Быть может, мы еще вашу кассету не прослушивали…
Агафонский не хотел огорчать эту девчонку с наивными горящими глазами и потому не сказал, что во время нападения на фирму одна из гранат угодила в хранилище кассет. Взрыв разнес в клочки половину содержимого, искать там что-либо было напрасным занятием.
По радиотрансляции, совершенно не ко времени, зазвенел голос Виктории:
— Через минуту двери зала закрываем! Всякие инородцы могут жрать виски хоть до утра! Своих прошу в зал.
Агафонский улыбнулся и залпом допил свой коктейль.
— Наша патриотка перебирает. Но надо идти, а то она устроит настоящий скандал. Увидимся, не правда ли?
— Да, конечно, — ответила Надя.
Квас с водкой ей не понравился, от него несло протухшей мочалкой. Из буфета шумно устремились «мятежники», едва не сбив с ног низкорослого парнишку, озабоченно пересчитывающего деньги.
— Хочешь? — Надя протянула ему свой бокал. — В меня не лезет.
— Но…
— Не стесняйся, все свои.
Он хотел что-то сказать, заволновался. Надя, поняв, что парнишка тоже из провинции (а такие ее не интересовали), улыбнулась и пошла из буфета.
Зал заполнился. Присмотревшись, Надя увидела Анну Корецкую в серединке, рядом с ней свободных мест не было, можно было устроиться лишь за ее голой спиной, что Надя и сделала. Та что-то шептала на ухо своей соседке, но, кроме матерщины, Надя ничего не расслышала.
— Начнем, заединьщики! — весело крикнула в микрофон Виктория и тряхнула длинной гривой черных и блестящих, как антрацит, волос. — Надеюсь, что любители американской похлебки, холуи при черномазой эстраде сюда не пришли!
— Полегче все же, Виктория! — негромко и благодушно сказал из первых рядов Агафонский.
— Ладно, Евгений Андреевич, ваш гнилой либерализм мы знаем! Вы лучше объясните, почему в свой новый альбом «Певцы России» включили разных узбечек, латышек, эстонок. Они и так заполонили нашу эстраду! Пусть поют у себя! Какого черта? Вопят, что они «заграница», а жиреют на русских хлебах! Многие из нас ездили в последний год куда-нибудь в Среднюю Азию или Прибалтику, я спрашиваю?
Вопрос оказался болезненным. В зале зашумели, а Надя наклонилась к уху певицы:
— Корецкая, отдай мою кассету.
Та дернулась, словно ее ударили, и пружинисто развернулась.
— Какую кассету? Ты кто такая?!
— Знаешь, кто такая. Отдай кассету.
— Ты пьяная, что ли, надралась? — с вызовом спросила Корецкая, но в громадных глазах ее мелькнул страх. Надя поняла, что ершистая певица узнала ее.
— Напомнить, где встречались? — спросила Надя.
— Будет тут всякая пузатая мелочь мне что-то напоминать!
— Тогда в другом месте поговорим, — едва слышно прошептала Надя.
— В каком?
— В милиции, где же еще?
Тяжелая рука легла на плечо Нади, потом скользнула к шее, железные горячие пальцы сдавили затылок.
Она едва сумела повернуться.
— У тебя, сучка, между глаз уже не свербит? Мало ты получила? — Крикун почти прижался к щекам Нади, ласково улыбался, а в глазах его читалось наслаждение, которое он испытывал, когда причинял человеку боль.
— Отпусти, гад. Я заору.
— Ори. Это будет последний твой крик.
Сообразив, что время решительных действий не наступило, а место выбрано и вовсе неудачно, он ослабил хватку.
Корецкая проговорила, едва разжимая рот:
— Кто из нас милиции боится, это еще надо подумать, соплюха. Но не здесь эти вопросы решать. Нашла время! — Она отвернулась и зааплодировала очередной хулиганской выходке Виктории.
Тень кровожадного наслаждения в глазах Крикуна потухла, он сказал приветливо:
— Мы, дорогая, стараемся решать проблемы мирно. Особенно на пароходе, здесь ведь чуть поскользнулся и за борт полетел.
— Не пугай, урод, — ответила Надя. — Пуганая. Я за борт полечу, а ты получишь вышку!
Неуловимым движением Крикун сунул руку под короткую юбку Нади, и она громко вскрикнула от острой боли. Забыв об осторожности, она локтем заехала Крикуну в лицо и зашипела яростно:
— Вы Княжина убили, вы, вы, вы! Мою кассету украли, я знаю! Я вас застукала. Ты, урод, лапы не распускай, на них скоро наручники наденут! Я вас всех запомнила, кто на кухне у Акима Петровича был!
Из передних рядов оглянулись, а сзади кто-то громко сказал:
— Эй там, решайте свои проблемы в коридоре!
Почему-то это справедливое замечание разозлило Надю еще больше, чем сидевший рядом мерзавец. Она круто повернулась: ей укоризненно улыбались Лева Новиков и Дима Галиев из «Мятежников». Лева повторил:
— В коридоре место для разговоров, девушка.
— Извини, Лева, — с трудом Надя заставила себя улыбнуться и взглянула на Крикуна.
Тот озабоченно потирал ладошкой ушибленный нос, расплывался в благодушной и снисходительной улыбке и едва слышно шептал:
— Даром тебе это не пройдет.
— Тебе тоже, — заверила Надя.
Виктория у микрофона уже завелась и кричала, словно на базаре:
— Я не понимаю, кстати сказать, почему это наш журнал «Русское шоу» в каждом номере почти все страницы отдает рассуждениям и сообщениям об иностранной эстраде? Здесь я вижу тех, кто делает журнал! Объясните мне — свои, русские, для вас не интересны? Или вам долларами платят за то, что вы про всяких негров и японцев пишете? Если вас купили со всеми потрохами, так и скажите! Мы скинемся и сделаем свой журнал, только вашу прожженную шайку к нему уже не подпустим!
— Виктория, Виктория! Это уже слишком! — улыбаясь и широко разводя руками, к ней подошел Агафонский. — Ты все время норовишь перевести дела искусства, высокого искусства, я подчеркиваю, в политический аспект. А политика — дело грязное! Ты сама себя унижаешь, Виктория, дорогая! Будь выше этого! Ты уже переросла такие мелочи! Кто тебя зажимает?
— Меня уже не зажмешь! — рявкнула Виктория. — Но думать надо не только о себе, а о наших делах в целом! Я за границей не была и не поеду туда никогда, хотя меня калачом мани! Я русская певица и свою карьеру буду делать в отечестве!
— Виктория, милая, у каждого свой путь к успеху, почему же ты не даешь молодежи искать свои дороги?
— Да не о том же я говорю, Евгений Андреевич! Не о нашем успехе и карьере! Вы сейчас еще о деньгах мурлыкаете! Я говорю о том, что мы несем нашему зрителю и слушателю! Всякие французские шансонетки, итальянскую слезливую «дольче вита» и негритянские блюзы?
— Мы должны нести зрителю все! — заорал за спиной Нади Лева Новиков. — Всю волну могучей джазовой культуры!
— Вон из зала! — завопила Вика. — Вон из зала, лизоблюд чернозадых! А вы, Евгений Андреевич, тоже не правы! Я впервые вышла на большую сцену с песней о белогвардейских офицерах, зал был набит коммунистами, и они хлопали мне, в те самые времена! А потом угрожали и письма анонимные писали!
Корецкая вскочила с места и закричала:
— Чем ты прославилась, мы знаем! Лапшу на уши можешь в другом месте вешать!
— Заткнись, кабацкое ничтожество! — бросила ей в лицо Виктория. — Из ресторанов выползла, туда и вернешься!
— Послушайте, бабы! — загремел из задних рядов молодой бас. — Мы пришли о деле говорить или полоскать ваше грязное белье? Мы же люди искусства, в конце концов, а не торгаши в «Луже»!