Выбрать главу

– Тогда – за короля и родину.

– За короля и родину.

Небрежно отсалютовав старику, Эшер поглубже надвинул на бритое темя подбитую мехом шляпу и вышел из тесной, душной лавчонки навстречу студеному серебристому дню.

«Что мы тут можем поделать?» – подумал он, уворачиваясь от проходящего мимо разносчика, весьма напоминавшего с виду гигантский ком старого тряпья, а над головой, словно боевое знамя, несшего шест, увешанный гроздьями рукавичек всевозможных цветов. Слова эти казались колесом палача, на котором ломали не тело – самую душу Эшера, однако теперь он по крайней мере знал, что в городе есть хоть кто-то из Департамента прежних времен, тот, кто, не получив от него вестей, начнет розыски, и от этого на сердце сделалось немного спокойнее. Вдобавок после разговора с Эрвье он, как ни странно, снова почувствовал себя самим собой.

Кроме того, отвращение к поездке с Исидро и к Исидро вообще приняло несколько иной вид, утратило остроту, хотя легче для понимания не сделалось ни на йоту. Быть может, все дело в том, что вампир губил жертвы поодиночке, тогда как Германия и Англия с Францией предлагают отправить их на погибель гуртом? Быть может, сие обстоятельство видоизменяет их грех человекоубийства? А может, делает партнерство с вампиром несколько чище или грязнее сотрудничества с Форин-офисом?

Этого он не знал.

«За короля и родину…»

Как Эшер возненавидел эти слова!

Глава четвертая

В семь Эшер, переодевшись, пристегнул на предплечье, под рукав свежей рубашки, ножны, изготовленные на заказ в Китае, однако вместо потайного клинка, который носил в те дни, вложил в них серебряный нож для конвертов, наточенный загодя поострее, насколько позволил мягкий металл. Возле Военно-инженерной академии отыскалось кафе, где за рубль ему подали ужин из zakuski, борща и русского «караванного»[16] чая, отдающего пряным дегтярным дымком. В углу небольшого зала жарко пылала старинная изразцовая печь, но возле окон сиделось будто под открытым небом студеным весенним утром где-нибудь в Оксфорде – однако Эшер занял один из крохотных столиков у окна и принялся наблюдать за толпой прохожих, текущей сквозь предвечерние сумерки мимо, через площадь перед Михайловским замком. Гимназистки со светлыми локонами, выбивавшимися из-под шалей и шляпок, задевали локтями оборванных женщин, работавших на папиросных фабриках, в швальнях и в мастерских, где тачают сапоги для солдат. С севера от реки (по-местному – на Выборгской стороне) и с востока от центра Санкт-Петербурга, застроенного миловидными особняками восемнадцатого века, столицу полукольцом окружали заводы и фабрики, снабжавшие самую многочисленную армию мира пушками, броненосцами, шинелями, сапогами, походными шатрами и так далее, вплоть до пуговиц. Позади заводов и фабрик тянулись вдаль лабиринты трущоб – обширнейших, грязнейших, беднейших во всей Европе.

Насколько изменились они за семнадцать лет – с тех пор как Эшер был здесь в прошлый раз? Очевидно, разве что самую малость, как и центр города. Хитросплетения немощеных улиц, застроенных грязными, убогими хижинами, рабочие кварталы едва не достигают окрестных деревень; а воздух трущоб и грязный снег под ногами пропахли угольным дымом и нечистотами так, что запах доносится даже сюда…

Ну а внутри этого пояса нищеты сосредоточены канцелярии тысяч и тысяч мелких правительственных учреждений – канцелярии церкви, канцелярии, управляющие каждой губернией, каждой областью деятельности, надзирающие за железными дорогами и военными закупками, за образованием и финансами, и, разумеется, за евреями. Клерки в застегнутых на все пуговицы шинелях, дрожащие, будто Боб Крэтчит[17], спешат успеть на трамвай, шлейфами волоча за собой пар изо рта и ноздрей. Студенты, жмущиеся к краю панели, суют в руки встречных скверно отпечатанные прокламации с призывами на митинги или к революции. Во весь голос вопят старики, торгующие вразнос горячими пирогами и чаем, передниками, ножницами, зонтиками, поношенными башмаками. Серолицые, неприметные, точно тени, агенты Третьего отделения[18] украдкой записывают все, что видят вокруг.

Дневной свет угасал. К десяти вечера снаружи совсем стемнело, и Эшер, покинув кафе, направился к холодному электрическому зареву над Невским проспектом, ведущим в сторону реки.

– Я имел разговор с хозяином Санкт-Петербурга, – раздался над ухом негромкий, спокойный голос Исидро. – Ни он, ни кто-либо из его выводка не видел леди Ирен с февральского полнолуния.

вернуться

18

Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии – высший орган политической полиции Российской империи в правление Николая I и Александра II, осуществлявший надзор за политически неблагонадежными лицами.