Стоило ему осознать, что некогда он уже стоял точно так же, на этом же самом месте, в груди вскипела, запылала жаркая злость.
Туманный вечер. Осень 1907-го. В доме ужасно зябко. Стук копыт за дверьми, на Холивелл-стрит, в тишине кажется грохотом канонады. Стоя посреди передней в черной академической мантии, Эшер заранее знал, что, пройдя по нижнему этажу, в кухню, обнаружит там миссис Граймс, горничную Эллен и Сильвию, девчонку на побегушках, нанятую им в помощь (а в прошлом году вышедшую замуж за сына местного мясника и замененную не менее бестолковой Дейзи), уснувшими за столом, точно в немой сцене из дешевой мелодрамы…
А на втором этаже, на диване в верхней гостиной, прижимая к груди очки, лежит без сознания Лидия, и ее волосы ниспадают на пол волной цвета обожженной глины. А за столом Эшера, расположившись так, что его не видно из-за порога, сложив перед собой тонкие руки, словно мертвенно-бледный богомол, поджидающий жертву, сидит он, дон Симон Исидро…
– Я – дон Симон Хавьер Кристиан Морадо де ла Каденья-Исидро. Из тех, кого вы зовете вампирами.
И Эшер, полжизни изучавший фольклор дюжины разных культур, не верил ему, пока, приложив к грудной клетке жуткого гостя стетоскоп Лидии, не удостоверился, что не слышит ни дыхания, ни биения сердца.
– Будь ты проклят, – прошептал он и двинулся наверх.
Но, распахнув настежь дверь в кабинет на втором этаже, Эшер обнаружил, что диван – хотя и стоит на прежнем месте, точно так же, как в тот самый четырехлетней давности вечер, и прекрасно виден в проеме полуоткрытой межкомнатной двери – пуст. Никаких прозрачных намеков, как в прошлый раз: я-де, стоит мне захотеть, вполне могу убить и твою жену, и служанок, и всех, кто тебе небезразличен… а посему лучше уж делай, что говорят. На рабочем столе горела лампа, однако худощавого джентльмена с длинными белыми волосами до плеч, с глазами желтыми, как самородная сера, говорящего едва ли не шепотом, с легким староиспанским акцентом, за столом не оказалось.
Зато разложенные на столе бумаги украшала россыпь кровавых брызг.
А на одном из листов (на листе писчей бумаги с вензелем Лидии, будь проклята его наглость!) кровью, в манере столетия этак шестнадцатого, было начертано:
«Джеймс,
нам с вами нужно поговорить».
На поиски дворика, который Эшер видел во сне, ушел целый день. Он знал, что искать нужно где-то невдалеке от реки, в беспорядочном средневековом хитросплетении улочек, не тронутых Великим пожаром. Знал, что находится дворик ближе к востоку, между Уайтчепел-стрит и грязными лабиринтами доков, раскинувшихся вдоль берега. Знал, что высматривать следует полуразрушенную колокольню дореновской церкви и небольшую, странной формы площадь в окружении древних фахверков из балок и почерневшего от времени кирпича особняков, некогда служивших предметом гордости богатейших купцов елизаветинской Англии, а ныне отданных под дешевые пансионы для вернувшихся из рейса матросов да комнаты, сдаваемые внаймы беднякам.
Холод в тот мартовский день стоял просто-таки арктический, а часам к трем, когда Эшер наконец отыскал нужное место, с реки в город, смешиваясь с удушливой вонью угольного дыма и дворовых уборных, пополз туман. Едва различимые в мутной пелене, прохожие, спотыкаясь, брели по истертому булыжнику переулков, собирались кучками возле пылающих жаровен торговцев каштанами и кашляли, кашляли, словно неугомонные тени усопших, слетевшиеся к Одиссею, на берег Стикса…
«Бесплотны, пока не насытишь их жертвенной кровью».
Однако Исидро не покажется на глаза, пока солнце не опустится за горизонт.
Уяснив себе, где находится площадь, Эшер направил стопы в ближайший трактир и на удивление неплохо отобедал там сосисками с толченым картофелем. Завсегдатаи «Рыбы и Кольца» на Мэриголд-уок: портовые грузчики, воры, шлюхи и местные хулиганы – Эшеру не докучали, и вообще словно бы не заметили его появления. Как ни странно, он, Эшер, обычно предъявляемый студентами заезжим американцам в качестве типичного образчика оксфордского преподавателя, прекрасно умел принимать облик столь же типичного чернорабочего, оставшегося без места. Впрочем, не обладая способностями хамелеона, до сорока шести на Королевской Секретной Службе, пожалуй, не дотянуть…
Когда снаружи совсем стемнело, он расплатился с трактирщиком парой бобов[9] и снова двинулся в сторону Фельмонгер-корт.
Во сне эта узкая, причудливой формы площадь была совершенно безлюдна – не говоря уж о том, что сплошь залита кровью. Наяву, в шесть часов пополудни, и площадь и ее окрестности кишели оборванной ребятней, гонявшей обручи, швырявшейся камнями, перекликавшейся сквозь студеный туман писклявыми, призрачными голосишками. Из темных переулков проходящего мимо Эшера окликали гулящие женщины в лохмотьях. Навстречу, едва не натыкаясь на него, обдавая его табачным перегаром пополам с можжевеловым запахом джина и вонью годами нестиранной одежды, брели мужчины, не помышлявшие ни о чем, кроме весьма относительного уюта переполненных комнат да двух-трех часов отдыха перед тем, как вернуться к работе.