Он не извинялся и не жалел, а просто констатировал факт.
Она кивнула.
— Полагаю, ты ответственен за электронную безопасность Резиденции? — обратился к Демарко Сойер.
— Сэмюель хотел установить некоторые современные аппараты, и я немного знаю о подобных вещах. У меня так же есть связи. Военные связи. Ему это понравилось.
— Все это конечно хорошо, но как ты смог убедить его, что верующий? — спросила Холлис. — Если, конечно, ты не являешься таковым на самом деле.
Она внимательно посмотрела на него, очевидно, чем-то обеспокоенная.
— Ты не увидишь, — сказал ей Демарко.
— Не увижу что?
— Мою ауру.
Когда ее голубые глаза сузились, а взгляд стал острым, заговорил Квентин:
— Брось, Холлис, пока у тебя не разболелась голова. Или пока не хватил удар. У Риза двойной щит.
— Я никогда не слышала ни о чем подобном, — сказала Холлис, в ее голосе явственно слышалось сомнение.
— Я — единственный в своем роде, — растягивая слова, произнес Демарко.
— Господи, у меня одного начинается головная боль? — еле слышно спросил Сойер.
Квентин едва заметно улыбнулся ему.
— Перегрузка информацией? Тебе надо понять главное — Демарко, как и Тесса, не читается как экстрасенс. Но у него есть странная способность создавать… личность, которую можно прочитать, когда он позволяет этому случиться.
— Удобно, — заметила Холлис.
— Полезно, — поправил Квентин. — Любой экстрасенс, который сможет пробраться через его верхний щит вероятней всего не станет искать второй. Особенно когда обнаружит сфабрикованную личность — в данном случае — озлобленного бывшего военного, который готов убить или, возможно, умереть за наделенного божьим даром псевдорелигиозного лидера.
Глава 15
«Халат» на самом деле был больше похож на платье или на ночную рубашку без рукавов.
Длинный, но настолько тонкий, что казался практически прозрачным. Белого цвета.
— Цвет непорочности, — мягко сказала Эмма Кемпбелл, отступая назад и улыбаясь дочери.
Руби поежилась и снова задумалась — сможет ли она когда-либо снова почувствовать тепло.
— Мам, я ведь могу надеть твой плащ по дороге в церковь? На улице становится холодно.
— Думаю, да. Но сними его сразу же, как только окажешься внутри.
— Да, мама.
Руби была рада теплу черного плаща, длинной до лодыжек. И еще больше рада, что он прикрывает тонкую рубашку, но она всегда чувствовала тревогу, когда носила его. Руби не знала точно, но что-то говорило ей — ее мать была в пальто, когда, окончательно… ушла.
— Делай то, что говорит Рут, как и раньше, — улыбнувшись, проговорила Эмма Кемпбелл. — И конечно делай то, что говорит Отец. Я так горжусь тобой. И я, и твой папа — мы оба гордимся тобой.
В горле Руби вновь поднялся болезненный ком, поэтому она едва заметно кивнула и постаралась не думать об отце. Или о матери. Вместо этого, она двинулась к входной двери рядом с пустой оболочкой по имени Эмма Кемпбелл.
— Веди себя хорошо. Запомни.
— Да, мама.
Она вышла в холодный вечер, направляясь прямо к церкви и концентрируясь изо всех сил, стараясь укрепить свой щит настолько, чтобы даже Отец не смог пробраться сквозь него и дотронуться до девочки.
По крайней мере, до нее настоящей.
И она не оглядывалась, потому что знала — Эмма Кемпбелл уже вернулась в свою швейную комнату.
Для нее, это — рукоделие. Для матери Эми — шитье. Мать Терезы делает лоскутные одеяла. Мать Брук складывает пазлы… Я знаю, это все что-то значит. Может, он дает им задания. Поэтому у них нет времени подумать.
Поэтому они не хотят думать.
Может, он обнаружил то, что им нравится больше всего и позволяет им заниматься этим.
Только этим.
Руби шла прямо к церкви, смотря на других девочек, ждущих ее на ступенях. Смотрела и думала про себя о том, что Отец уже заменил Брук. И сделал это так легко, будто ее никогда и не существовало.
Мара. Маленькая Мара — ей всего одиннадцать. И она, очевидно, нервничала, ведь это был ее первый Ритуал. В отличие от двух других девочек на ней поверх халата был длинный свитер.
Эми и Тереза — обеим по тринадцать лет — несмотря на холод, надели только тонкие халаты.
Руби знала, что они чувствовали себя взрослыми в этих халатах. Чувствовали себя зрелыми и особенными, и важными для Отца.
Они чувствовали себя Избранными.
— Руби, поторопись, — нетерпеливо позвала ее Эми.
— Иду, — ответила она, слыша в своем голосе оживление — энтузиазм, который был таким же поддельным, как и улыбка, изогнувшая ее губы.