– Если конструкция покажет себя, ей смогут воспользоваться все, кто пожелает.
Воздух туннеля сделался невыносимо спертым. Где-то закашлялся леопард, в ответ взвыли собаки.
– Я извещу возниц, но вряд ли что-то изменится. Все привыкли жить по старинке. Новшеств не любит никто.- Толстяк остановился у коридора, уходящего под трибуны.- Тут мы, пожалуй, расстанемся. Меня ждут другие дела. Но я доволен, что наконец-таки нашелся смельчак, способный вернуть голос старинному механизму. Он давно выводит меня из себя.- Грек дважды мотнул головой и заспешил прочь, в своих пышных одеждах похожий на расфуфыренную гигантскую птицу.
Сен-Жермену ничего не осталось, как поглядеть ему вслед и свернуть к цирковым конюшням. Мысли его были заняты проблемами, связанными с переустройством органа, и он не сразу обратил внимание На низкий рокочущий звук, схожий с раскатами грома Он остановился, прислушиваясь. Звук был привычен, так обычно на играх гудела толпа Что это? Вдруг оживился пустой амфитеатр? Или…
Аумтехотеп стоял около новенькой колесницы, показывая рабу-конюху, как запрягать лошадей в облегченного вида ярмо, уменьшающее давление хомутов на конские шеи. Конюх его не слушал, испуганно косясь на ворота, шум за которыми становился все громче. Он был молод, почти мальчик, и ошейник раба свободно лежал на его полудетских ключицах.
– Этот ремень,- говорил Аумтехотеп,- тоже весьма важен, ибо соединяет ярмо с подпругой и не дает хомуту двигаться вверх. Благодаря ему лошади смогут дышать полной грудью.
Мальчик явно не видел ремня. Страх помутил ему разум.
– Я объясню еще раз,- терпеливо сказал Аумтехотеп.
Раб жалобно вскрикнул и побежал со двора, ища убежища в гигантских конюшнях. Египтянин грозно нахмурился, собираясь броситься за беглецом.
– Оставь его.- Сен-Жермену пришлось кричать. Гул толпы уже походил на рев урагана.
Аумтехотеп вскинул глаза. Вид у него был суровый.
– Засовы тут прочные, а дело есть дело.
– Это ребенок,- сказал Сен-Жермен.- Императорский раб. Римская чернь жестока к таким. Пусть спрячется – может, убережется.
Большие деревянные ворота вдруг затряслись под градом ударов.
– Ты думаешь, они могут вломиться сюда, господин? – Вопрос прозвучал абсолютно спокойно.
– Вполне вероятно, ведь они хотят овладеть запасами продовольствия, которые хранятся здесь
для животных. – Сен-Жермен оглядел опустевший двор. – Думаю, такова их цель, если она у них вообще есть.
Как бы в подтверждение этого предположения удары по воротам усилились, и огромные брусья начали понемногу покрякивать. Толпа дико взвыла, словно сказочное чудовище, завидевшее свою жертву.
Послышался сильный треск, одна из мощных петель выломилась из бруса. Чернь разразилась криками одобрения, удваивая напор.
– В повозку, быстро! – скомандовал Сен-Жермен и вскочил в легкую спортивную колесницу, слегка поджимаясь, чтобы хватило места и для раба.
Лошади забеспокоились, вскидывая головы и подаваясь вправо, насколько позволяла им упряжь. Когда треснула вторая балка, большой гнедой конь, основным назначением которого было сдерживать упряжку на крутых поворотах, резко заржал и рванулся вперед, потянув за собой остальных лошадей и едва не перевернув колесницу.
Со стороны ворот послышались скрип, треск и уханье – ворота упали. Обезумев от успеха, чернь вкатилась во двор.
Сен-Жермен, пустив в ход всю свою силу, развернул лошадей мордами к бегущей орде и стал направлять их в людскую массу.
Животные устремились вперед, роняя с губ пену и сверкая белками глаз, их шкуры быстро темнели от пота. Сен-Жермен уверенно сдерживал всю четверку, даже когда колесница стала покачиваться от резких толчков. Бегущие натыкались на лошадей, хватались за колеса и упряжь.
Какой-то молодчик в рваной тунике попытался забраться на спину гнедого, но тот встал на дыбы, рассекая копытами воздух. Три остальные кобылки натянули поводья, готовые понести.
Сен-Жермен схватил длинный хлыст и быстрым, ловким движением стегнул нападавшего по рукам. Оборванец вскрикнул и, отпустив ярмо, упал в толпу, которая тут же сомкнулась.
Казалось, идут не минуты, а годы. Сен-Жермен продолжал удерживать лошадей, хотя продвижение шло на дюймы. Людской напор все усиливался, толпа становилась плотнее, колесница подпрыгивала и качалась. Вокруг то и дело мелькали руки с дубинками, камнями, железными прутьями. Окружающий гвалт сделался таким оглушающим, что перестал восприниматься как шум Сен-Жермен быстро глянул вперед. То же творилось и за воротами. Тысячеликой и тысячерукой людской массе, казалось, не будет конца.
Вдруг Аумтехотеп вскрикнул и ухватился за щеку.
– Держись за борт! – приказал Сен-Жермен, не спуская глаз с лошадей.- Ты ранен?
– В меня кинули камень.- Египтянин ухватился за передок колесницы. Его пальцы были в крови.
В толпе образовался просвет, Сен-Жермен бросил упряжку туда, заботясь только о том, чтобы не дать лошадям закусить удила и наскочить на толпу.
Они почти продвинулись сквозь ворота, и шум, казавшийся внутри цирка бессмысленным ревом, обрел периодичность и смысл. «Хлеба! Хлеба! Хлеба! Хлеба!» – кричала чернь, этот крик был и пульсом толпы, и ее побуждающим ритмом.
Когда колесница выкатывалась на улицу, ее чуть не перевернула группа юнцов, вооруженных дубинками и цепями. Сен-Жермен подобрался и, увернувшись от первых попыток его поразить, сшиб главаря банды с ног мощным ударом в висок, для чего ему пришлось наклониться и ослабить поводья. Это был риск, лошади могли понести.
Уличная толчея не доставила им свободы. Толпы черни, казалось, стекались сюда со всех концов Рима, образуя своеобразные водовороты и завихрения перед узким входом в конюшенный двор. Тут было немало обезумевших женщин с вопящими младенцами на руках и дюжих здоровяков, горящих желанием поскорее добраться до знаменитых хлебных подвалов Большого цирка. Некоторые из них бросались и к колеснице, но отступали, опасаясь копыт и хлыста, но пуще того – глаз возницы, гневных, бездонных и беспощадных.
– Хозяин,- закричал Аумтехотеп. Его голос почти терялся в оглушительном шуме.- Их становится все больше!
Сен-Жермен только кивнул. Он и сам видел, что людская масса, штурмующая огромный амфитеатр, делается плотнее. Глупо сопротивляться приливу, но оставаться на месте тоже было нельзя. На принятие рискованного решения ушло драгоценное время. Толпа продолжала сгущаться, еще минута-другая, и колесница завязнет в ней навсегда.
– Крепче держись! – крикнул Сен-Жермен Аумтехотепу, а сам стал медленно и осторожно разворачивать колесницу – ставя ее бортом к людскому потоку.
Лошади задрожали, а гнедой едва не сел на задние ноги, прижав уши и скаля зубы, когда на него навалилась толпа. Сен-Жермен почувствовал через поводья напряжение нервничающих животных, но продолжал неуклонно разворачивать их.
Казалось, хрупкое сооружение вот-вот разлетится на части, ибо его конструкция не предполагала подобных нагрузок. Все, что требовалось от скакового и сильно облегченного экипажа, это выдержать семь стадий неистовой гонки вокруг цирковой арены. От нажима толпы корпус повозки бешено сотрясался, одно из больших колес едва не соскочило с оси. Но Сен-Жермен был начеку, и упряжка, мало-помалу одолев поворот, стала двигаться вместе с людским потоком. Еще немного – и ее опять увлекло бы к конюшенному двору.
Однако в последний момент Сен-Жермен успел придержать лошадей, чтобы направить их в узкую улочку, пролегавшую под высокими стенами цирка Здесь толпа была реже и никуда особенно не спешила, поэтому он ослабил поводья и позволил упряжке перейти на трусцу. На мостовой, неровной и вышербленной, колесница шаталась как пьяная, по мере того как животные ускоряли разбег.
Вокруг них сновала та часть черни, которую мало интересовало продовольствие цирка, ибо жизненные устремления этих людей ограничивались пределами темного мира, в котором они обитали. Это были шулеры, мошенники, шлюхи, ублажавшие гладиаторов, а также маньяки, находящие низменное удовольствие в том, чтобы забавляться с женщиной, мужчиной или ребенком, пока на арене рекой хлещет кровь. Тут же толклись старые, бесполезные и впавшие в детство борцы, бездомные попрошайки, пьяницы, бражничающие с приговоренными и калеками, опустившиеся торговцы, подкупающие слуг и рабов, с тем чтобы облапошить и разорить их хозяев. Этот причудливый сброд – бесправный и развращенный – намеревался присоединиться к общему безумию позже и взять от него то, что получится взять.