Получив свое, он распластался на ней и проворчал почти благодушно:
– Перестань меня злить, или я кликну мавританина из конюшен.
Оливия похолодела. Из всего, что ей пришлось вынести, это было самым ужасным. От уродливого огромного и безжалостного дикаря несло прогорклым маслом, навозом, мочой и еще чем-то приторно сладким, настолько мерзким, что она и сейчас ощутила приступ удушья.
– Что, не нравится? – спросил Юст, сползая с нее.- Раб из конюшен тебе не по вкусу? В борделе встречаются и не такие! Хочешь, чтобы я отправил тебя туда? – Он вновь начинал злиться.- учти, к этому все и придет, если ты не найдешь кого-нибудь позанятнее.- Лицо его вдруг расплылось в улыбке.- Интересно, пойдет ли тебе желтый парик?
– Их носят лишь шлюхи,- возмутилась она.- Я – честная женщина, а не девка- Гнев ее рос, заглушая страх.- Ты становишься просто невыносимым. Если бы не семья, я давно бы подала на развод, и, будь уверен, нас развели бы. Ты мой супруг, ты вправе творить со мной всякие мерзости, но только под этой крышей. Предупреждаю, если ты начнешь принуждать меня сходиться с мужчинами где-то еще, я тут же убью себя, предварительно объяснив всему свету, что меня на это толкнуло.- Она говорила тихо, чтобы не разбудить гладиатора, но именно эта сдержанность делала ее шепот зловещим, похожим на клятву.
Уверен, твой батюшка будет аплодировать тебе из тюрьмы. Если успеет узнать о твоем героизме.- Юст встал, зевнул и сказал будничным тоном: – Сейчас я пришлю Сибинуса, он выставит эту скотину. Гладиаторы мне надоели!
– Надоели? – переспросила Оливия, не веря своим ушам.
– Разумеется. Я устал от мужланов. Тебе надо найти любовника поизящнее.- Он сложил на груди массивные руки.- Я хочу видеть тебя изнывающей от сладострастия, а не покорной подстилкой.
Он пошел к выходу, Оливия не знала, плакать ей или смеяться. Одно хорошо – то, что гладиатор уйдет.
– Я учту твои пожелания, мой добрый супруг.- В тоне ее было нечто, заставившее его обернуться.
– Да уж, смотри не оплошай, дорогая. Признаюсь, твоя строптивость даже меня забавляет. Только не думай, что это дает тебе какую-то власть.- Он потеребил в пальцах тонкий льняной полог, окружавший постель.- Помни: судьба твоей семьи в твоих же руках. Делать меня врагом было бы неразумно.
– Ты и так мой враг,- вырвалось у нее.
– Ты полагаешь? Как ты наивна.- Юст хохотнул.- Не приведи тебе небо увидеть, как я расправляюсь с врагами.- Он наклонился и поцеловал ее в лоб.- Ну же, милая, не так уж все страшно. В твоем распоряжении все мое состояние, как и мое благородное имя. Не сделай я тебе предложение, твой отец бы с радостью отдал тебя за какого-нибудь заезжего офицера. Вряд ли тебе бы понравилось мерзнуть от стужи или умирать от жары на дальнем кордоне в окружении полудюжины голодных детишек и делить свое ложе с грубым солдатом, имея единственную надежду, что он все-таки выслужит крошечный хуторок прежде, чем погибнет в очередной пограничной стычке.
– Мне бы это понравилось, Юст.- Он недоверчиво поднял брови, и она поспешила добавить: – Если бы этот солдат вел себя благородно, я бы себя почитала счастливейшей женщиной на земле.
– У тебя извращенное представление о благородстве- заметил Юст, поворачиваясь, чтобы уйти.- Завтра я уезжаю на несколько дней. Надеюсь, к моему возвращению ты сыщешь достойного кандидата на место отставленного гладиатора.- Он пошел к выходу, длинный парфянский халат тащился за ним, как хвост. Приоткрыв дверь, Юст негромко хлопнул в ладоши.- Сибинус,- приказал он,- с этим малым покончено. Проследи, чтобы он поскорее отсюда убрался и был должным образом вознагражден.
В комнату проскользнул востроносый, как хорь, доверенный раб Юста. Оливия всегда чувствовала себя в его присутствии неуютно. Длинные тощие руки обирали тунику, узкие глазки быстро ощупывали то хозяина, то хозяйку.
– Наградить должным образом,- кланяясь, повторил он.
– Только не говори, что деньги мои. Представь все так, будто они от твоей госпожи.- Юст давал подобные инструкции много раз, и Сибинус, разумеется, знал, что ему делать, но Оливию всегда коробили эти слова, так почему бы не повторить их.
– Я заверну монеты во что-нибудь этакое.- Губы хорька растянулись в улыбке.
– Прекрасно. Поручаю тебе все уладить.- Засунув монету в рукав раба, Юст удалился.
Сибинус передвигался бочком, будто опасаясь подвоха. На мгновение он приостановился, чтобы взглянуть на Оливию, затем заспешил к обнаженному гладиатору. Склонившись над спящим, раб осторожно потряс его за плечо и что-то шепнул.
Арнакс заворочался и с бранью открыл глаза. Потом дико вскинулся, пытаясь нашарить оружие.
– Нет-нет, доблестный воин,- пробормотал Сибинус.- Не шуми так, или кто-нибудь доложит хозяину о том, что ты делал сегодня ночью с его женой.
Это слова возымели волшебное действие. Арнакс тут же притих и боязливо взглянул на постель, одарив Оливию робкой улыбкой.
– Не беспокойся, за свою удаль ты будешь вознагражден, только молчи обо всем и собирайся быстрее. Моя госпожа очень тобой довольна, однако время не терпит.
Востроносенький раб уже помог великану подняться и теперь держал наготове тунику и плащ, пока Арнакс второпях зашнуровывал обувь.
Наконец он был одет, и Сибинус, раболепно кланяясь, повел его к выходу, не преминув стянуть с комода шелковую салфетку.
Охваченная стыдом и отчаянием Оливия молча глядела на закрытую дверь. Она потакала гнусным желаниям Юста, чтобы защитить своих родичей от грозившей им нищеты, но с каждой такой ночью на душе ее делалось все горше и горше. Однажды она рассказала матери о том, как с ней поступает супруг. Та выслушала дочь с напряженным вниманием и посоветовала ей не принимать это близко к сердцу. «Почаще заглядывай в храм Венеры,- сказала участливо мать,- та может переменить его вкусы». С тех пор Оливия замкнулась в себе и старалась пореже видеться со своими. Зачем с ними видеться, если они пекутся лишь о собственном благополучии, если им дела нет до того, каково ей теперь?
На глаза молодой женщины навернулись слезы, она нетерпеливо смахнула их. Слезы тут не помогут.
Оливия поднялась и привернула лампы, затем, обернувшись простыней, подошла к окну.
Там стихала последняя зимняя буря. Ледяной ветер расчистил небо, и над спящим Римом висела луна, наполняя великий город мягким обманчивым светом, придавая величие даже оставшимся от пожара руинам и набрасывая на воды Тибра серебряный флер.
Рим был огромен. Сколько же в нем людей, спросила она себя и не нашла ответа. Множество, великое множество. И неужели же в этом множестве нет никого, кто мог бы посочувствовать ей? Она отошла от окна, гоня прочь глупые мысли. Муж приказал ей найти себе не утешителя, а любовника, причем… с сомнительными пристрастиями. Кожа ее вдруг покрылась пупырышками – это от холода, сказала она себе. Оливия вернулась в постель, внезапно охваченная приступом слабости. Точно так же ее трясло после выкидыша Юст уже в первые дни супружества стал делать ей странные предложения, однако ее беременность удерживала сластолюбца от конкретных шагов. Оливия не вполне его понимала, а когда поняла, утешилась мыслью, что материнство оградит ее от унижений. После боли и крови надежды рухнули. Греческий врач высказал мнение, что она никогда не сможет иметь детей. Юст страшно расстроился, но теперь ей казалось, что втайне он был доволен.
Она натянула одеяло до подбородка и брезгливо поморщилась. В ноздри ей ударил острый запах пота Арнакса. Раздраженная Оливия выбралась из постели и зашлепала к двери. Ее служанка рабыня Нестулия Должна была спать в коридорной нише, хотя сегодня Юст мог ее и отослать.
Ниша была пуста. Оливия вернулась в комнату, содрав с кровати все простыни и одеяла, она швырнула их в дальний угол спальни и только после этого улеглась, завернувшись в плотное персидское покрывало. Остатки ненавистного запаха вскоре перебил аромат жасмина, идущий от ламп.