Эркиаль захотелось просто свернуть ему шею, зарезать, как тупую скотину, коей он, безусловно, и являлся. Она еще никогда по-настоящему не сталкивалась с малопонятным ей феноменом опьянения и представить себе не могла, что у короткоживущих оно может принимать такие катастрофические формы. Сами ламашты не пьянеют вовсе: их повышенный метаболизм позволяет моментально расщеплять молекулу спирта, начисто нейтрализуя токсины. С каннабисом примерно так же. Для нее он — не более, чем странное благовоние. Не в ее вкусе, но, ради поддержания образа, можно и потерпеть. Да и серьезного опыта соблазнения человека у нее пока тоже не было. Праматерь, чего ради они убивают себя этими веществами, если и без того живут недолго? Скудоумная раса…
Эркиаль отодвинулась от бесполезного пьяного тела, готовая разрыдаться. Ну нет, так не должно быть! Что она скажет родным? Как объяснит, что ничего не добилась от заурядного самца человека? И зачем, в таком случае, она рядилась в эту золотую сбрую гетеры, учила их языки, вникала в тонкости культуры и религии, зубрила наизусть тома аллитерационной поэзии? Нет, конечно, можно выбрать другого донора, но Гиаль приложил столько стараний, два новолуния утрясал условия ее гастролей в Аквилее с местным советом, втирался в доверие к этой звезде скальдовской сцены, чтобы убедить его пригласить на вечер именно ее… Ну и, в конце концов, она обещала его материал Гиалю! Он был идеален!
Но как же это все-таки унизительно! Пожалуй, просто выпотрошить его по завершении процедуры будет слишком мягко. Пожалуй, она придумает для него что-нибудь похуже…
— Canis matrem tuam subagiget![1] — неожиданно выругался на латыни галл у нее за спиной.
Эркиаль подняла глаза. Сквозь тонкий просвет над золотисто-оливковой шторой проглядывал раскаленный лик летнего полуденного солнца. Это ты про мою мать, ублюдок?
— Potes meos suaviari clunes, cacator! — обернулась к своему клиенту она. — Scrofa stercorata et pedicosa! Immanissimum ac foedissimum monstrum![2]
Ноэдес невольно поперхнулся.
— Нихрена ж себе! Витиевато, хоть записывай.
Он потер ладонью свою небритую рожу, почесал все еще лоснившийся от обильно пролитого ароматизированного масла пах.
— А какого Диспатера ты еще здесь? Так до зарезу охота со мной посношаться?
Скальд снова выругался, теперь уже, очевидно, на каком-то из плохо известных Эркиаль диалектов галльского, и, перегнувшись через край кровати, смачно проблевался на дорогой восточный ковер.
— Знаешь, козочка, — прохрипел он, наконец подняв голову, — сейчас мне больше всего хочется сдохнуть, да побыстрее.
Эркиаль откинула со лба тяжелую, выбившуюся из трехъярусного «айсберга» прядь и смерила галла ледяным взглядом:
— Ты даже не представляешь, насколько ты близок к исполнению своего желания!
Ноэдес саркастически ухмыльнулся:
— Грозная козочка! — он сложил пальцы в дурацкий старинный жест, выпятив вперед указательный и мизинец: — Забодает!
И, рассеянно пошарив глазами, тоскливо добавил:
— Слушай, раз уж ты не собираешься сваливать, так, может, хоть выпить принесешь?
— Куда тебе еще пить? — хлопнула длинными золочеными ресницами Эркиаль. — Из ушей не потечет?
Галл осклабился:
— Понимаешь, козленок, в этом сраном мирке есть только две вещи, способные утолить мою жажду и перебить вкус отвращения к жизни: воды Леты и крепкая брага.
«Пожалуй, я бы с удовольствием обеспечила тебе первую», — в очередной раз промелькнуло в голове у Эркиаль. Она гордо прошествовала к мойке, набрала из крана стакан воды, и, вернувшись, выплеснула его Ноэдесу в лицо.
Скальд раздражённо потрусил головой:
— Что за дрянь? Хуже воды только собачья моча! Пива, я сказал, принеси, шлюшка заморская!
И, в добавок, пафосно продекламировал:
Эркиаль фыркнула:
— Брюхо.
— Это не поэтично, — гадко скривился он. — Никто не купит. А артист, знаешь ли, хуже проститутки. Он продается целиком: свое тело продает, свои чувства, талант, вдохновение — всё, что могут купить. А вот честность никто не покупает. Даром не берет. Бросовый товар. Лежалый. Ломаного медного сестерция за нее не дадут. Все мы — продавцы лжи!
Он с яростью швырнул о стену подвернувшуюся под руку миниатюрную статуэтку змееногого Сераписа. Хрупкая терракотовая глина разлетелась градом черепков. «Да, с богами у него определенно отношения напряженные», — констатировала про себя Эркиаль. Неожиданно для самой себя, она поняла, что ее злость потихоньку утихает. Нет, ей по-прежнему более всего хотелось покрепче привязать его к спинке кровати и до крови высечь. И эта фантазия возбуждала, как ничто другое. Но вместе с тем внутрь прокралось странное щекочущее чувство, от которого почему-то першило в горле.
2
(лат.) Поцелуй меня в задницу, говнюк! Вшивая и обосраная свинья! Жирное омерзительное чудовище!