— Как они в тебе умещаются?
— Кто они?
— Животное и бог.
Ноэдес усмехнулся:
— Ну, с поэтами такое часто случается.
— Только не думай, что это хоть что-либо изменит! — строго предупредила она.
— Так и ничего? — хитро прищурился он. — А я думаю, уже изменило.
— Ошибаешься!
— Отнюдь. Теперь тебе не будет противно. Я не буду для тебя вшивой вонючей свиньей, или как ты там сказала? А значит, — в его улыбке скользнула ирония, — у меня есть шанс на анестезию.
Пальцы Эркиаль пробежали по его расцарапанной, чуть припухшей щеке, окунулись в имбирную рыжину волос — вызывающе длинных и вызывающе непричесанных… Дыхание ее невольно сбилось:
— Может быть…
Ноэдес отложил в сторону колесную лиру и усадил ламашту к себе на колени.
— Ты весишь меньше нее! — с изумлением кивнул на лиру он.
Эркиаль небрежно толкнула его, заставив опрокинуться навзничь:
— Но могу раскатать тебя, как тысячетонный поезд, если понадобится!
Кадильницы завертелись, обрывая тонкие цепочки, тлевшие в них угли полыхнули фонтанами искр, грозя пожрать пригородную гостевую виллу вместе с ее нынешними обитателями. Грозный штормовой ветер, порожденный сверхъестественной силой неблагой богини Шумера и Аккада, задул свечи и сорвал люстры, крушил вазы и амфоры, дробил в мелкую крошку гипс и хрусталь…
Долгая дикая пляска продолжалась едва ли не до самых сумерек. Эркиаль не спешила, и он старался, как в последний раз. В сущности, он ведь и был для него последним. Когда же ритуал завершился, и Эркиаль, сквозь пьяный туман, созерцала, как сокрушительные волны наслаждения всё сильнее накрывают его, слушала, как лихорадочно колотится его сердце, такое близкое, клокочущее заветным питьем…
— Давай! — простонал Ноэдес. — Прямо сейчас!
Когти Эркиаль вновь принялись понемногу расти — на этот раз медленнее, чем в минуту ярости. Пальцы легли на грудную клетку, точно и аккуратно, так, как ее учили. Ноэдес не отрывал от нее безумных глаз, губы его чуть заметно дрожали:
— А знаешь, — вполголоса выдохнул он, — я ведь солгал тебе.
— В чем? — насторожилась Эркиаль.
— Та песня. Я сочинил ее много лет назад.
Эркиаль почувствовала странную боль. И такую же необъяснимую злость. Ведь, в сущности, это ничего не значило — какая-то песня…
— Для кого? — суставы ее пальцев хрустнули, угрожающе деформируясь.
— Для тебя, — без колебаний, ответил скальд.
— Не лги! — брезгливо скривилась Эркиаль.
— Я не лгу, — решительно помотал головой Ноэдес. — Но кое в чем я тебе еще наврал. Я никогда не думал, что меня убьют за мои песни. Я же пою, по сути, только о девках и пиве! Что я, с королями воюю? Идолы низвергаю? Я всегда знал, что меня убьешь ты. Ламашта. И я ждал тебя.
Эркиаль отвела взгляд:
— Я тоже тебя обманула. Про анестезию. — Она пытливо заглянула ему в глаза: — Ее нет.
Ноэдес побледнел, потом сделал несколько нервных, спазматических вдохов:
— Ну и лярва с ней. Это того стоило. — И, тщетно скрывая дрожь, зажмурился: — Н-ну?..
Стальные птичьи когти Эркиаль обернулись серебристым кружевом.
— А давай еще раз? Для верности, — неожиданно для самой себя предложила она.
Ноэдес изумленно открыл глаза. Потом на его губах скользнула несмелая улыбка:
— Давай.
И их тела вновь сплелись в тугой кельтский узел, которому нет ни конца, ни начала.
— Ты хотел видеть мои крылья? — прошептала Эркиаль.
— О да!
Ее тонкие руки взвились вверх, на этот раз вытягиваясь и удлиняясь от плеча до запястья, поросли белоснежным пухом и широкими маховыми перьями. Ноэдес глядел, затаив дыхание.
— Я должен переписать песню, — наконец проговорил он, нежно коснувшись шелковистого пуха пальцами. — Они… они… Боюсь, я не найду сравнений. Они белее белизны!
На рассвете Эркиаль поднялась, слизнула остатки солоноватой влаги со своих по-прежнему серебряных губ, сняла заклятья со штор и замков, распахнула окно, расправила крылья и в последний раз оглянулась на рыжего галла, безжизненно раскинувшегося на скомканных, изорванных в клочья нежно-бежевых простынях.
— Ноэдес?
— Эркиаль? — отозвался он.
— Это буду не я. — Она поймала его непонимающий взгляд. На душе скребли стальные когти неведомого божества. Но теперь она уже знала почему. — Та ламашта, которая убьет тебя. Это буду не я. И… когда она придет к тебе — не пой ей мою песню.
Ноэдес медленно кивнул:
— Не буду.
Эркиаль выпрыгнула в открытое окно и белые — белее белизны — совиные крылья понесли ее к смутно алеющему предрассветному небу.