2
Они говорили при мерцающем свете керосиновой лампы — в доме отключили электричество, — и Мунира пытался рассказать о том, что произошло за истекшие пять лет. Произошло многое. Слишком многое. Изменился Илморог, изменились все мы, изменились окончательно и бесповоротно.
Кто бы мог подумать, что он вернется? Верила только старуха. Кумагво ни гукокагво[31], повторяла она. Но только она его уже не увидит, а если и увидит, то из потустороннего мира.
Они сели, положили руки на стол, разделявший их.
Пять лет, размышлял Мунира, пять лет с того дня, как он уехал и проклял его, своего учителя, как будто зная, что с его отъездом исчезнет и старый Илморог. Исхудалое лицо, пальцы нервно барабанят по столу. В глазах поблескивают искорки. И вместе с тем лицо спокойное, хотя и жесткое, туго обтянутое кожей. Он много путешествовал, многое повидал, повзрослел, и Мунира никак не мог взять в толк, что же привело его обратно. Мунира знал, что тот привык спрашивать напрямик, знал его умение слушать так, будто для него важна каждая деталь и он беспрерывно сопоставляет ее с другими.
По словам Муштры получалось, что все события происходили в строгой временной последовательности. Он воспринимал любые перемены как хаос внутри и вокруг себя, тогда как сам выступал в роли шута-наблюдателя, слишком одряхлевшего, чтобы что-то предпринимать. Лишь в тенгете нашел он для себя реальный мир, в котором различал осколки собственной жизни, иллюзий, желаний. И он знал, что приукрашивает действительность, рассказывая об Илмороге невозмутимому Кареге, чьи пальцы нервно передвигались по столу, точно ища себе применения. Но мог ли Мунира рассказать ему, что пять лет назад он спустился в ад к ногам Ванджи и до сих пор там пребывает.
Она держала его мертвой хваткой, владела им безраздельно, вертела, как хотела, сотни раз заставляла его сердце сжиматься от боли. Она мстила ему, стала для него погибелью. Она смотрела как бы со стороны, холодно, безучастно, и все же сама при этом казалась легко уязвимой; она была где-то рядом только протяни руку, — но оставалась вечно недосягаемой. Сердце его замирало, словно погружалось в пустоту, и, предаваясь тенгете, он мечтал о райском блаженстве.
После исчезновения Кареги Ванджа все свое время и энергию отдавала работе. Ее словно обуял дьявол: тенгета лилась рекой, подсчитывалась выручка, вместе с Абдуллой они строили все новые планы развития их дела. Со временем она наняла трех официанток — из племен камба, кикуйю и календжин, говоривших только на языке взглядов и жестов. По гениальному наитию она создала оркестр из женщин разных кенийских народностей, что привлекло новый поток клиентов. И над всем этим властвовала Ванджа: у нее были деньги, у нее была власть, и ее боялись все — мужчины и женщины. Они говорили о ней, воспевали ее, и многие из тех, кто приезжал отведать ядреной козлятины, насладиться музыкой, извлекаемой изящными женскими пальчиками, ущипнуть притворно взвизгивающую официантку, приезжали еще и для того, чтоб поглазеть на знаменитую хозяйку. Но она была безучастной, далекой, снисходительной, она отдавала приказы, приводящие все и вся в движение, а сама оставалась недоступной для тысяч жадных глаз и рук, дрожащих от горячей страсти.
Команда строительных рабочих стала для нее и Абдуллы трамплином. Они единственные из местных, кому удалось застолбить участок земли под строительство в Новом Илмороге. Остальные, кто сохранили такие участки или сумели подать заявки, впоследствии продали землю пришельцам, имевшим деньги на строительство. Строители, плотники, каменщики, подрядчики — все способствовали ее самогонному бизнесу. Кое-кто попытался конкурировать с ними, торгуя кируру и чангой, по эти напитки успеха не имели. Ничто не могло превзойти тенгету.
Мунира надеялся, что с отъездом Кареги между ним и Ванджей восстановится прежняя дружба. Он стремился к примирению, но неизменно натыкался на ее холодный взгляд. Каждая неудача заставляла его удваивать усилия, но все безрезультатно. С Абдуллой она была неразлучна. Мунира чувствовал себя школьником, которого не принимают в компанию и который из кожи вон лезет, чтобы быть вместе со всеми. Ненужный, отторгнутый от их дел, он страдал в одиночестве, а прошлое следовало за ним как тень. Он был посторонний. Зритель.
Еще чаще Мунира стал прикладываться к тенгете, это давало возможность на время уйти от самого себя, парить в облаках несбыточных надежд. Глядя с этих высот на Ванджу, он находил ее еще более желанной. Он ждал какого-нибудь знака: жеста, улыбки, хотя бы кивка. Но она оставалась холодной и равнодушной. Бизнес ее процветал. В Новом Илмороге росли все новые и новые здания.