— А что стало со старухой? — спросил Карега, точно продолжая мысленный диалог с самим собой.
Мунира испытал облегчение оттого, что главный вопрос так и не задан. Но и на этот нелегко было ответить, потому что все произошло так стремительно, все запуталось, точно в пьяном сне. Ньякинья. Старуха. Даже Мунире не хотелось ни вспоминать, ни задумываться о ее судьбе, как он мог рассказывать сейчас о Ньякинье, о себе и не разрыдаться при этом?
Он вспомнил, но не рассказал, как он продолжал искать слова, точную и лаконичную рекламу, которая возвратит ему — хотя бы на одну ночь — благосклонность Ванджи. Он листал газеты, но читал не новости, а рекламу. Читал он, конечно, и громовые речи адвоката в парламенте; тот призывал установить предел земельной собственности, принять другие реформы. Но Муниру адвокат интересовал только потому, что с этим именем были связаны воспоминания. По-прежнему его занимали лишь объявления — он должен был придумать лозунг, который побьет все остальные и в конце концов покорит Ванджу.
Он всегда будет с болью вспоминать вечер, когда прочитал про Ньякинью… Он был пьян, но тенгета мгновенно улетучилась из его головы. Руки, державшие газету, дрожали. Он протрезвел и снова перечитал объявление. Немыслимо. Невозможно.
Агенты по измерению, съемке и продаже с аукциона земельных участков и недвижимости Кануа Канене и К°, от имени адвокатов: Уилсона, Шаха, Мураги и Омоло, представляющих интересы своего клиента, Африканского экономического банка и уполномоченных им, объявляют о продаже с аукциона… земельного участка, расположенного в Новом Илмороге… находящегося в собственности г-жи Ньякиньи…
Коснулось это не только Ньякиньи; великое множество крестьян и скотоводов Старого Илморога, соблазненных займами, огораживанием участков, приобретением удобрений, оказалось не в состоянии своевременно погасить долги. Не имея достаточного количества рабочих рук, не имея машин, не расставшись со старыми, привычными представлениями об обработке земли, не имея возможности получить дельный совет со стороны, они не сумели заставить землю дать столько, сколько требовалось им для пропитания и погашения займов. Кое-кто истратил эти займы, чтобы заплатить за обучение детей в школе. И вот теперь неумолимый закон чистогана сгонял их с земли.
Мунира сложил газету и поспешил сообщить новость Вандже. Он сочувствовал и ей, и Ньякинье. Он не ждал, что Ванджа как-то вознаградит его. Он просто хотел рассказать ей то, что напечатано в газете. II узнать подробности. В баре ее не было. Абдулла сказал, что она ушла к Ньякинье. Там Мунира застал целую толпу. До них, видно, тоже уже долетела весть о предстоящем аукционе. Они пришли выразить сочувствие Ньякинье и тем, кого постигла та же участь, и вместе оплакать невзгоды. Люди были в растерянности: как может банк продать их землю?
В конце концов ведь банк это не правительство, откуда же У него такая власть? А может быть, все-таки это и есть правительство, только неофициальное, предположил кто-то. Они обратились к Мунире. Но он не мог им ничего растолковать. Он все твердил о клочке бумаги, удостоверяющем право собственности, который они когда-то подписали, о бумагах с красными печатями, отданных банку в качестве обеспечения займов. Однако он был не в силах найти слова, которые успокоили бы этих людей, слушавших его с выражением горечи и недоумения в глазах. По-истине чудовище этот банк: какой же силой он обладает, если способен искоренить то, что существовало тысячелетиями?
Мунира вернулся к себе, хлебнул тенгеты, но она почему-то показалась ему безвкусной. Он вспомнил Вамбуи, которая катила перед собой тачку с камнями, зарабатывая на хлеб, подумал о том, что же теперь будет со старухой. Она ведь уже не в том возрасте, когда можно продавать на рынке свой труд.
— Что стало со старухой? С Ньякиньей? — задумчиво повторил вопрос Мунира. — Она умерла! Умерла! — вдруг резко выпалил он, очнувшись от воспоминаний.
Карега изменился в лице.
Ньякинья, старуха, попыталась бороться. Она ходила из хижины в хижину, призывая илморогских крестьян сплотиться и протестовать. Все слушали ее, покачивая головами: с кем им теперь бороться? С правительством? С банками? С КОК? С партией? С Ндери?.. Она пыталась их убедить, говорила, что все эти люди и учреждения заодно и что она будет бороться против них всех. Никогда нога постороннего не ступит на ее землю. Было что-то величественное, вызывающее в ее действиях — слабая, беспомощная женщина пыталась поднять протест от имени всех обездоленных Илморога. В этом был даже какой-то пафос. Те, чью землю еще не пустили с торгов, замкнулись в своей тревоге и никак не откликнулись. А кое-кто и нагрубил ей, заметив, что старуха, похоже, выжила из ума. Другие же. не видели смысла идти в Руваини или в Большой город. «Тебе одной не одолеть этого пути», — увещевали они Ньякинью. Но она стояла на своем: «Пойду одна… Мой муж сражался против белых. Он заплатил своей кровью за эту землю. А я буду сражаться против черных Угнетателей… даже если никто меня не поддержит…»