— Надо же, это случилось на той самой тропе, по которой мы шли тогда в столицу.
Никто не отозвался. Господи, все спрашивал я себя, и у кого же поднялась рука на человека, от которого бедняки ничего, кроме добра и помощи, не видели? Он участвовал во всех общественных начинаниях, своим богатством щедро делился с нуждающимися, независимо от их классовой, религиозной и племенной принадлежности. Почему? За что? Мы разбрелись по своим лачугам, а я все Терзался этими вопросами: можно ли мириться со злом, стоять в стороне — ведь я учитель?! Я был близок к тому, чтобы сделать решительный шаг. В воскресенье я не пошел в церковь. Сам голос Джеррода стал мне ненавистен, не говоря уж о его проповедях и молитвах. Я вышел из дому и зашагал к илморогскому кряжу. Я вознамерился по-дожить конец нелепице. Игра не могла долее продолжаться. И вдруг я увидел группу людей в белых канзу. Эти люди стояли и били в барабаны. Их окружали любопытные — ребятня, несколько мужчин и женщин. Пронзительный женский голос долетел до меня, и я остановился послушать: «Все мы грешники, недостойные славы господа!» Я не поверил своим ушам — это была Лилиан, но ее точно подменили. Она совершала молебен, господь вещал ее устами, а мужчины и женщины вторили ей. Она говорила о повой земле, о другом мире, где нет ни сословий, ни племен, где бедные сравнялись с богатыми, вняв нетленному завету господа. Ни церквей, ни науки, ни высоких постов, ни выгодных должностей, только смирение, и вера, и тогда — представьте себе — мы обретем новую землю и новый рай! Я вздрогнул. Чересчур все просто. Но, с другой стороны, в чем же истина, в чем смысл жизни, если не в этом? Все мы грешны, недостойны славы господа. Лилиан говорила от имени множества голосов — уже умолкших и еще не зазвучавших. Из ее слов вставал грядущий мир. Только веруй, веруй. Мое сердце билось в такт с ее властным радостным голосом. Ни науки, ни богатств, ни выгодных постов — только вера! Таков нетленный завет. Вступаешь ли ты ныне в новую жизнь, следуя Христу? Казалось, вопрос адресован одному мне, она словно заглянула мне в душу. Не странно ли, что я встретил Лилиан именно в этот день и час! Я разглядывал ее, особенно глаза, поражаясь происшедшей перемене, и спрашивал себя: откуда эта властность и сила, ведь еще недавно религия была для нее неотделима от любовных утех… В тот самый миг мне все и открылось — я воистину увидел новую землю, Христос стал моим спасителем. Он сровняет горы с долинами, повергнет в прах сатану и сокрушит зло, обуявшее мир. Новая жизнь с Христом и во Христе. Я уверовал, внял завету. Колени мои дрожали. Пристыженный, я рухнул на землю и вскричал: «Верую, верую». От счастья и благодарности слезы заструились по щекам. Годы мучительных сомнений, загубленные в поисках земных услад, миновали…
В голосе Муниры, негромком, но твердом, звучала такая убежденность, что инспектора Годфри на миг даже оставила скука, не покидавшая его в ходе всего следствия. Конечно же, скука была лишь прикрытием для цепкого, расчетливого ума, просеивающего каждое слово, фразу, взгляд и жест, настойчиво ищущего намек, нить, ключ, связь, образ, с помощью которых все станет на свои места. Однако тут же нахлынул новый прилив меланхолии, и инспектор, поддавшись ему, тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула.
— Любопытно, весьма любопытно. И все же, мистер Мунира, насколько мне известно, вас всегда можно было видеть либо с Карегой, либо с Ванджей, либо с Абдуллой… Я полагал, что… уж простите мою назойливость… коли вы отрешились от грехов мирских, то… э… как бы это выразиться… оставите прежние знакомства и станете проводить время… ну, скажем, в обществе святой Лилиан.
— Неужто вы не понимаете? Нам, прозревшим, заповедано помочь другим. Вот я и хотел, чтобы каждый из них обрел для себя этот новый мир…
— Мистер Мунира, верно ли… снова прошу прощения, я несколько непоследователен… верно ли, что Карега тоже толковал с рабочими о новом мире?
— Именно, — взволнованно подтвердил Мунира. — Вы на правильном пути, вы постигаете суть. Я хотел спасти его… хотел его первого уберечь от этого…
Вдруг инспектор судорожно сжал пальцами край стола и грубо перебил:
— От этого? Что вы имеете в виду?
— Его мечты, дьявольские грезы и иллюзии… уберечь от непростительного греха.
— Какого греха? Пожалуйста, мистер Мунира, перестаньте говорить загадками! Что за грех? У Кареги был какой-то план? Выкладывайте все, да поживее!