Еще я решил, что если лорд Рейт может позволить себе такой здоровенный дом, то на горячей воде как-нибудь не разорится, поэтому проторчал под душем почти полчаса. Когда я наконец вылез, зеркало в ванной совершенно запотело, а пар стоял такой густой, что впору было задохнуться. Я наскоро вытерся полотенцем, обернул его вокруг бедер и вернулся в гостевую комнату. Здесь дышалось легче, да и свежий воздух сам по себе доставлял наслаждение.
Я расстегнул Томасову сумку. В ней обнаружились пара синих джинсов более или менее моего размера и пара серых спортивных носков. Потом я достал из нее то, что поначалу принял за тент от небольшого шапито, но что на поверку оказалось огромной гавайкой с сине-оранжевым растительным узором.
Я продолжал с сомнением коситься на нее, натягивая джинсы. Они пришлись очень даже впору. Чистого белья Томас в сумку не положил – может, и к лучшему. Лучше я похожу дикарем, чем надену трусы, вполне возможно пережившие прошлого владельца. Вот только молнию пришлось застегивать с повышенной осторожностью. На дверце ближайшего шкафа обнаружилось зеркало, и я подошел к нему причесаться: надеть рубаху у меня пока не хватало храбрости.
Из зеркала на меня глянуло отражение Инари. Она стояла у меня за спиной, широко раскрыв глаза. Сердце мое подпрыгнуло, чтобы застрять комом в горле, но вместо этого продырявило мне мозг и вылетело из затылка в потолок.
– Ох черт! – только и пробормотал я.
Я повернулся к ней. На ней была славная такая ночная рубашонка – розовенькая, вся в желтых Винни Пухах. Девицам помоложе или пониже ростом она доходила бы почти до колен, но у нее только-только срам прикрывала. Правая рука пряталась в черном гипсе – аж по локоть; левую руку она прижимала к себе, держа колчеухого щенка. Он имел весьма недовольный вид и вел себя беспокойно.
– Привет, – сказала Инари; голос ее звучал мягко-мягко, смотрела она отстраненно и рассеянно.
Где-то в голове у меня затренькал звоночек пожарной тревоги.
– Ваш щенок ночью вылез из комнаты, и папа попросил, чтобы я отловила его и вернула вам.
– Э… – ответил я. – Мм… спасибо. Да вы не ждите меня. Просто положите его на кровать.
Вместо этого она продолжала смотреть на меня – точнее, на мой торс.
– У вас мускулы сильнее, чем мне казалось, – сказала она. – И шрамы.
Взгляд ее на мгновение перешел на щенка. Когда она снова подняла на меня глаза, зрачки ее сделались светло-серыми, а еще через пару секунд приобрели металлический оттенок.
– Я пришла сказать вам спасибо. Вы ведь спасли мне жизнь сегодня ночью.
– Всегда пожалуйста, – отозвался я. – Щенка на кровать, будьте добры.
Она скользнула вперед и опустила песика на кровать. Он выглядел усталым, но начал негромко предостерегающе рычать, не сводя глаз с Инари. Оставив щенка, она повернулась и медленно двинулась ко мне:
– Я не понимаю, что в вас такого… Вы потрясающий. Я всю ночь искала возможности поговорить с вами.
Я изо всех сил старался не обращать внимания на ту почти змеиную грацию, с которой она двигалась. Боюсь, если бы я следил за ней внимательнее, то вообще перестал бы замечать что-либо другое.
– Я никогда еще не чувствовала ничего такого, – продолжала Инари, обращаясь скорее к себе самой. Взгляд ее оставался прикован к моему голому торсу. – Ни к кому…
Она придвинулась ко мне достаточно близко для того, чтобы я ощущал аромат ее духов – запах, от которого у меня на мгновение подогнулись колени. Глаза ее сияли нечеловеческим, серебряным блеском, и я вздрогнул – судорога неистового физического желания сдавила мне тело. Не такого, как при первой встрече с Ларой, но не менее сильного. Как-то слишком живо я представил себе, как валю Инари на кровать и срываю с нее эту славную ночную рубашонку, и мне пришлось крепко зажмуриться, чтобы отогнать этот образ.
Должно быть, я зажмуривался чуть дольше, чем мне казалось, поскольку следующее, что я помню, – это как Инари прижалась ко мне. Дрожа, она провела кончиком языка по моей ключице. Я чуть не выпрыгнул из своих взятых напрокат джинсов. Поморгав, я открыл-таки глаза, поднял руку и попытался выразить протест, однако Инари прижалась ртом к моему, а руку мою направила вниз и провела ею по чему-то обнаженному, гладкому и восхитительному. На секунду, наполненную паническим ужасом, какая-то часть меня поняла, что я повел себя недостаточно осмотрительно, позволил себе расслабиться и меня взяли тепленьким. Однако эта часть быстро заткнулась, потому как рот Инари оказался таким… ничего слаще я в жизни не пробовал. Щен продолжал предупреждающе рычать, но я уже не обращал на это ни малейшего внимания.