— Слышал, как сказал Кристиан? «Мне нужны зоркие и скорые на ноги». Я таков и есть.
— Может, и таков, только малость недогадлив, как я погляжу.
— Ничего, мой час настанет.
— Не сегодня.
— Отпустите меня, святой отец. Богу угодно, чтобы я сражался вместе с ними.
— Ему угодно, чтобы я держал тебя, пока ты не перестанешь молоть чушь.
— Я пойду с ними! Я должен пойти!
— Никуда ты не пойдешь.
Люка тщетно пытался высвободиться.
— Поспешность суть грех, сын мой.
— Я солдат. И ты не имеешь права не пускать меня в бой.
— Нечего меня уговаривать. Я фра Роберто.
Пролом, через который прошли Гарди и его группа, был заделан. Люка едва не визжал от злости, но поделать уже ничего не мог.
— Ну почему, почему, святой отец? Почему вы не позволили мне прикончить язычников и поддержать в бою собратьев?
— Скажи, почему Кристиан Гарди всегда побеждает? Да потому, что у него, кроме отваги, еще и голова на плечах. Так что, Люка, не забывай о своей голове.
— Как же ты мне надоел, старый святоша!
Фра Роберто, наградив мальчика звонкой оплеухой, ослабил хватку.
— Подумай хорошенько.
Мальчик неуверенно улыбнулся, признавая правоту фра Роберто. Быть мужчиной значит уметь отбросить в сторону сантименты. А быть солдатом — это не только ловко стрелять из пращи или лихо размахивать клинком.
— Простите меня, святой отец.
Фра Роберто крепко сжал протянутую руку.
— Мир восстановлен. Но впереди еще куча работы. Нам предстоит привести в порядок осевшую крышу бастиона и дождаться прибытия наших братьев из логова язычников.
— Что задумал сеньор Гарди?
— Нечто дьявольское, можешь быть уверен.
Фра Роберто постоял немного, прислушиваясь к шуму битвы. «Снадобье того и гляди заодно и нас прикончит, фра Роберто… Снадобье… и нас прикончит…» Где-то в подсознании шевельнулись иные мысли, зародилось беспокойство. В памяти всплывали образы чернокожего мавра, Юбера, великого магистра. Мышьяк отравил Ла Валетта, от него поредела его борода, он заставил великого человека пасть на колени. А сухопарый послушник обнаружил каломель, обычное слабительное, совершенно безвредное средство. Болезнь возникла после втираний мазей, после приема рвотного камня, то есть недуг пришел в результате приема этих снадобий. Никто ничего не заметил, потому что именно на это и рассчитывал предатель. Умный предатель.
— О чем вы задумались, святой отец?
— Пытаюсь связать концы с концами.
— Лето уходит. А вместе с ним и турки, Жан Паризо.
— Боюсь, вскоре уйду и я.
Рыцарь Большого Креста Лакруа смочил горящий лоб великого магистра. Идя на поправку, он последовал зову, вышел из лечебницы, чтобы облегчить страдания друга и командира. То были мрачные, безрадостные дни одиночества. Горячка и бред сменялись периодами просвета, спокойствие — страшными судорогами. Ла Валетт слабел на глазах. А вместе с ним его влияние. Ложе магистра в мрачных стенах Монастырской церкви оккупировали выжившие апостолы. Четверг, 6 сентября 1565 года, сто десятый день войны. Близился конец.
— Жан Паризо, мы, оставшиеся рыцари Большого Креста и командоры ордена, настаиваем на твоем переезде в Сент-Анджело.
— Я уничтожил подъемный мост. На то были причины. И, пока жив, я останусь здесь.
— Доколе предатель не обнаружен, удивительно, что ты вообще дышишь.
— Что может быть опаснее лекаря с ножом в руке, который делает мне кровопускание? Я готов разделить участь остальных.
— Я не готов. У дверей церкви стоит стража. Пажу велено поить тебя водой только из запечатанного сосуда. Всю предназначенную тебе еду сначала будут проверять.
— Вы еще удивляетесь, почему я раньше не известил вас об угрозе моей жизни? — Стоило Ла Валетту рассмеяться, как он тут же зашелся кашлем. — Я не нуждаюсь в страже, которая будет защищать меня от своих братьев. Пошлите их на крепостные стены, там они принесут больше пользы.
— Я молю простить меня за отмену прежнего приказа.
— Может, наш злодей погиб, а может, он уже давно на том свете.
— Повторяю: я не хочу рисковать.
— Для испытанного в боях воина ты слишком робок.
— Я лишь стараюсь не забывать о своем долге перед орденом и великим магистром.
— Прими мою благодарность. Однако я под надежной зашитой месье Гарди.
— Ты сейчас лежишь пластом.
— А может, это вовсе и не яд, а старческая немощь? Раны или преклонный возраст? Как ты можешь судить о причинах моего недужного состояния?
— Меня обо всем известили, Жан Паризо.