Непрошеного гостя провели в лагерь, где он оказался на положении то ли гостя, то ли пленника. В нос ударил смрад поражения. И все же он добрался туда, куда так стремился, к самому высокому командиру. Сначала ворота в порт, потом трап, потом верхняя палуба великолепной галеры. И вот перед ним Мустафа-паша.
— Что за безумие привело тебя сюда, неверный?
— Общая цель.
— Ты неверный, мне ничего не стоит уготовить тебе вполне частную смерть.
— Риск, который я взял на себя, равновелик величине награды.
— Ты считаешь наградой, если тебя искрошат на тысячу кусков и соскребут с костей твое вонючее мясо?
— Нет, Мустафа-паша, наградой для себя я считаю уничтожение госпитальеров.
Какое-то время генерал, сузив и без того крохотные глазки, внимательно смотрел на странника.
— Ты шпион?
— Таковы мой долг и мое призвание.
— Тебе не повезло.
— Слишком суровый приговор тому, кто служил тебе не за страх, а за совесть.
— Тому, кто ничего не добился. — Мустафа-паша вперил взор в пришельца. — Ты клялся подорвать их гарнизон изнутри. Но именно нам, а не им пришлось отступить.
— Что скажут тебе в Константинополе? Что ты слаб, что ты струсил, что ты как командующий одряхлел, кончился и сбежал, увидев опасность?
— Можешь болтать сколько угодно, все равно скоро шакалы выедят твои бесстыжие глаза, вырвут твой окаянный язык, неверный.
— Значит, у нас с тобой одна и та же судьба. Так что лучше не терять времени.
— У меня нет времени на распутывание загадок, а у тебя оставаться в живых.
— Ты бросился на корабли, устрашившись спешащих на подмогу христианам сил. Советую тебе перевести дух. Спроси себя, отчего, если противник столь могущественен, он все же не решается сразиться, не кидается на тебя, а отступает. Что-то не похож он на жаждущего отмщения разъяренного волка.
— Значит, у него есть на то причины.
— И слабость — главная из них. Их всего лишь восемь тысяч, которые уместятся на двадцати восьми галерах.
— Моя разведка считает, что врага куда больше.
— Все это домыслы, слухи, цель которых — смутить тебя и вынудить к бегству.
— А твоя какова? Вынудить меня поверить в ложь лазутчика и предателя и поставить под угрозу войско?
— Ради встречи с тобой я поставил под угрозу свою жизнь.
Мустафа-паша мерил шагами палубу. В голове наперегонки неслись мысли, взгляд беспокойно метался. Гомон солдат, перебранка грузчиков, щелканье бичей по голым спинам рабов — все сливалось в шум, предшествующий скорому отплытию. Перед ними лежало Средиземное море. Вскоре пути назад не будет.
— Великому магистру была уготована участь быть отравленным тобой.
— Смерть его уже не за горами.
— Сплошь пустые обещания. Ты утверждаешь, что столица Мдина беззащитна и падет перед горсткой бойцов.
— То, что ты видел, — всего лишь хитрая уловка, маневр. Иначе к чему бы им расставлять вооруженных детей и женщин на городских стенах? — спокойно и убежденно аргументировал предатель. — Не из-за меня Мустафа-паша потерпел неудачу.
— А что-то подсказывает мне, что именно из-за тебя.
— Вспомни, как я просигналил фонарем о проходе сил подкрепления в Сент-Эльмо. Вспомни, как поджег и взорвал пороховые склады в Сент-Анджело, склады в Сенглеа.
— Не могу отрицать, кое-что это нам дало.
— Кое-что? Да они остались ни с чем!
— А потом ты в спешке загнал моих людей в катакомбы под Сент-Анджело. Это мне дорого обошлось.
— Любая война чревата издержками, Мустафа-паша, разве не так?
— Но не та, которую я вел, имея в услужении надежного, неуловимого лазутчика, которому под силу даже устранить великого магистра Ла Валетта.
— Я вырвал его из окружения союзников, нейтрализовал его стражу, свел на нет влияние его доверенных лиц. Теперь он на пороге смерти.
— А мы отплываем прочь.
— Отмени приказ, пока не поздно.
— Нет, я больше не верю в слова двуличного и лживого неверного.
— А во что ты веришь? В милосердие султана и в искренность своих людей?
— Ты бы лучше задумался над собственным не столь уж долгим будущим.
— Предпочитаю задуматься над тем, чего мы еще в силах достичь. Победы, Мустафа-паша. Твой уход отсюда ознаменует твой выход из истории, твой отказ изменить то, что ты еще в силах изменить, отказ сокрушить и уничтожить орден, вписать свое имя в анналы османов.
Слова лазутчика действовали на Мустафу-пашу словно гипноз, бередили его душу, затрагивали потаенные струны, будили тщеславие. Одно дело потерпеть поражение, другое — пытаться обмануть себя. Да, для отступления имелись причины, но внутренний голос не давал покоя Мустафе-паше, заставляя его остаться и продолжить начатое.