— Молись за нас, грешных, ныне и в наш смертный час…
Безмолвие окутало форт и четыре сотни душ, выживших за его стенами. Делать было особенно нечего, и оставалось лишь ждать, совершать религиозные обряды, исповедоваться и принимать Святое причастие из рук двух капелланов, отказавшихся покидать Сент-Эльмо. В окрашенном пламенем мраке воины обнимались и прощались друг с другом. Так много собратьев погибло на их глазах. Один за другим или целыми отрядами их скосило, разорвало на части, превратив в бесформенные останки. Ради них эти упрямцы, оставшиеся от былого гарнизона, будут биться до конца. Они видели, как шлюпки спешно возвращались в Сент-Анджело, ощущали постоянное тягостное присутствие турок.
Гарди двигался ползком между дальними позициями, изредка заговаривая, подбадривал солдат и раздавал хлеб, смоченный в разбавленном вине. Их последняя вечеря.
— Благослови тебя Бог, Кристиан, — пробормотал слова благодарности один из раненых солдат.
— Отдыхай, друг мой. Нынче утром силы тебе еще пригодятся.
— Не сомневайся, я унесу с собой в могилу не меньше дюжины сарацин.
— Оставь пустую похвальбу. Земля усеяна плодами твоего труда.
— А воздух пропитан ими. — Солдат громко рассмеялся. — Дыши глубже, Кристиан. Вдыхай запах гниющих турок. Божественный аромат.
— Мы совершили стоящее дело.
— Мы совершили подвиг стойкости. Мы столь долго противостояли беспощадным язычникам, что об этом будут помнить через сотню и даже через пять сотен лет.
— Если об этом будут помнить в серале Константинополя, то мы уже добились настоящего триумфа. Султана назовут Сулейманом Бесславным.
— Я бы назвал его еще кое-как.
Они тихо беседовали, поминая павших друзей, героические деяния, и говорили о грядущем часе. Сент-Эльмо стал их домом и могилой, местом, где обитали знакомые и уже привычные ужасы.
Протянув руку, солдат сжал ладонь Гарди:
— Благодарю тебя, Кристиан. Ты первым вступал в бой и был храбрее всех.
— Меня окружало воинство.
— Воинство теперь стало горсткой, а горстка обратится в пыль.
— Даже пыль способна ослепить турок. Сегодня мы отправили на тот свет почти две тысячи сарацин.
— Завтра перебьем не меньше.
— Побереги свой гнев, солдат. Мы вместе устремимся к райским вратам.
Гарди двинулся дальше, продолжая свой неспешный методичный обход, который напоминал своего рода паломничество, став последней возможностью прикоснуться к здешним камням, пройти по окровавленной земле, где пали собратья. Изредка над головой посвистывали мушкетные пули. Кристиан восхищался упорством вражеских стрелков и уже привык к ним. Оставались считанные часы, прежде чем завершатся сборы и начнется финальное наступление.
— Кристиан, пора.
Капеллан Пьер Виньерон знаком позвал его за собой в часовню, дверной проем которой озарялся мерцанием свечей. Гарди последовал за ним. Здесь уже не осталось ничего святого. Запах смерти был так же силен внутри, как и снаружи, вдоль стен лежали умирающие, а пол отсырел от крови. Солдаты снимали иконы и гобелены, поднимали плиты пола, чтобы схоронить реликвии и драгоценные сокровища веры. Часть последнего обряда. Воины по очереди целовали икону Девы Марии.
Гарди присоединился к рыцарям и принялся разбивать алтарь и перетаскивать мебель во двор. Ни одному турку не добыть этот трофей. Враги найдут лишь кучу пепла и станут проклинать судьбу за то, что пришлось заплатить столь высокую цену за клочок пустоши, населенный трупами.
— Надеюсь, Господь простит нам осквернение святынь, — произнес проходивший мимо португальский рыцарь с рулоном гобеленов на плече.
— Мы защищали Его Церковь. Он отпустит нам любой грех.
— И все же тяжко наблюдать, как уничтожаются реликвии.
— Приободрись. Мы выхватили их из лап врага.
— Меня самого скоро схватят.
Когда все предметы перенесли, а костер был разложен, рыцари поднесли факел и, едва огонь вспыхнул и запылал, отошли назад. Все стояли молча, задумчиво глядя на дымящее пламя и размышляя о смерти. Наступил особый момент: они достигли некой точки равновесия между жизнью земной и загробной, между смертью и забвением. Им уже не суждено собраться вновь. Сначала раздался одинокий голос, чистый и громкий на фоне ревущего пламени. Затем вступили другие голоса, мелодия гимна нарастала, постепенно превращаясь в громозвучную песнь мужества, оглушительный торжественный хор. Ударил колокол часовни. Он отсчитывал время, извещая ночь и всех, кто слушал, о том, что защитники Сент-Эльмо остались невозмутимы и предстали перед Господом.