— Я не осуждаю вас.
— Я осуждаю себя сам. Но есть и другие способы противостоять туркам. Держитесь рядом, и я докажу вам.
Мария последовала за старцем, ибо уже решилась на побег и выбора у нее не осталось. Каждый продумал свое решение. Они оказались в плену империи, основанной на рабстве. Даже султан был рожден от девушки-рабыни[22], янычары происходили от покоренных христиан, сам Пиали был из болгар. Господство порождало покорность, укрепляло могущество. Но здесь, прокравшись через проход к шатру со шлюхами, пробираясь мимо ряда постовых, зародилось неповиновение. Старик помогал Марии, и она, возможно, в малой степени, помогала ему.
Раб стал разворачивать отрез черной материи, украденный по пути.
— Мы входим на территорию лазарета для больных лихорадкой и дизентерией. Лишь немногие, кто еще здоров, решаются приходить сюда. Те, кто защищается от болезни, прикрывают лицо от зловония. Мы поступим так же.
— Я облачусь во что угодно, лишь бы выбраться отсюда. — Мария обернула голову и укуталась до пояса предложенной материей.
— Возьмите меня за руку. Теперь вы больной турок, а я вас сопровождаю.
Так они пошли дальше, спотыкаясь, слушая плач и рыдания умирающих людей, изнемогавших от рвоты. Изредка они замечали ряды лежавших ничком больных солдат, ловили взгляды диких, широко раскрытых глаз, в последний раз смотревших на мир. Мария видела подобное прежде в лазарете ордена. От жалости у нее навернулись слезы. Какая бессмысленная жертва, как безнадежны последствия дел людских! Она вновь подумала о своем возлюбленном Кристиане.
— Говорите, зачем пришли, или умрите!
Мария увидела обнаженный меч и почувствовала оттенок подозрения и ненависти в словах сарацина. Он взмахнул клинком, и лезвие пронеслось совсем рядом. Опиаты или предательство — и то и другое могло быть причиной его действий. Мария постаралась успокоиться. Армянин пустился в объяснения, спешно и беспокойно произнося слова из-под своего покрова. Его не слушали. Внезапно энергия и бред иссякли, и турок, напрягшись, рухнул, впав в забытье. Мария и ее спутник двинулись дальше.
— Здесь я должен вас покинуть.
Они присели на колени подле груды дырявых бочек и никчемного галерного дерева — остатков лагеря в Марсе. Позади раздавались дробный стук копыт и крикливый гомон конных сипахов, а дальше была открытая местность и свобода.
Мария положила руку на плечо старика.
— Мне нечем отплатить вам за вашу доброту и смелость.
— Будьте свободны, возвращайтесь к своему народу. Такова будет моя награда.
— Вы до сих пор не назвали мне своего имени.
— Возможно, так и должно быть на войне. Всего вам доброго.
Сознание вернулось, пришло неожиданно вместе с ударом холодной морской воды в лицо. Гарди хрипло простонал. Он понял, что жив, закован в цепи и лежит обнаженный на деревянном настиле, вновь оказавшись среди корсаров. Круг замкнулся. Кристиан открыл глаза, медленно сфокусировал зрение. Над ним возвышалась фигура, облаченная в белое, — наполовину святой, наполовину демон, непривычно суровый для пирата. Черные волосы и борода растрепались, а глаза на худом лице были глубоко посажены и казались задумчивыми под тяжелыми веками. Эль-Лук Али Фартакс. Завораживающее зрелище, не сулившее ничего хорошего.
— Какой прекрасный, но слегка подраненный экземпляр! — Глаза и рот не выражали радости. — Я знаю тебя, Кристиан Гарди.
— А я тебя.
Он узнал слишком многое. Капитан корсаров стал грозой Эгейского моря, снискав дурную славу жестоким обращением как с собственными людьми, так и с пленниками. Немногие догадались бы, что некогда он был монахом-доминиканцем, свирепым псом на службе Господа и папства. Былой фанатизм устремился к новому ремеслу и новой вере. Теперь он резал глотки и жег города во имя ислама.
Эль-Лук присел подле англичанина.
— Ты хорошо осведомлен, Кристиан Гарди.
— Молва и слава быстро разлетаются на войне.
— Мы оба заслужили свое нынешнее положение. Я корсар, ты же солдат редкой породы, особого сорта, трофей, который предстоит обменять на награду золотом и самоцветами весом с него самого.
— Поэтому я все еще жив?
— Ты жив по моему приказу и ради моей прихоти. — Эль-Лук скользнул взглядом по обнаженному торсу пленника. — Мы раскормим тебя и представим Мустафе-паше в обмен на награду. Он хочет содрать с тебя кожу, а голову поместить на носу своей галеры.
— Подобно любому солдату, я принимаю свою судьбу.
22
Матерью Сулеймана I была гаремная наложница по имени Хафса, а отцом — султан Селим I, вошедший в историю под именем Селим Мрачный.