Моя глотка, казалось, забилась и я начал испытывать недостаток воздуха и тревогу. Мои попытки говорить давали лишь неразборчивые булькающие звуки в гортани, так что я попытался выразить свои потребности, выведя слово «ложка» в мягкой грязи перед собой. Киркпатрик громко прочёл его вслух, как вопрос, секунду глядел на меня, затем дал мне белую пластиковую ложку из пайка, которая очень к случаю торчала у него из левого нагрудного кармана, словно авторучка. Я поковырялся ей у себя во рту, и выгреб оттуда пригоршню мягкой массы и синеватые комья, которые выглядели, как огромные сгустки крови. Они упали на землю, превратившись в удобрение для рисового поля. После этого мне стало легче дышать.
Киркпатрик помогал Доку Болдуину работать над Виллисом, которого грузили на носилки, которые нам ранее привёз даст-офф. Фред начал обматывать моё лицо бинтами. Внезапно какой-то парень влетел в нашу толпу и плачушим голосом закричал: «Где Виллис, ребята, где Виллис?»
Когда кто-то ответил: «Он умер, приятель», парень разразился слезами.
Прибыли самолеты, и было видно, как они кружат над полем боя. С воздуха пилоты пытались определить возможные пути, которыми враг будет отходить, и заливали их напалмом. Док потянул меня за руку и указал в сторону вертолёта, приземляющегося на рисовом поле позади, примерно в половине футбольного поля[254] от нас. Я быстро добрался до него, запрыгнул на борт и занял место.
Когда они грузили Виллиса в вертолёт, пачка писем, что он написал домой, вывалилась из его одежды. Кордова начал собирать письма, а пилот закричал насчёт отлёта и добавил газу. Кордова ответил, направив ему в лицо пистолет и что-то прокричав. Затем он поспешно собрал все письма, пока остолбеневший пилот ждал, глядя на него и не веря своим глазам. Почту наскоро засунули Виллису в левый набедренный карман и и мы полетели. Это была безумная сцена.
Вертолёт оказался сликом из эскадрильи «Робин Гуд», не медэваком. С нами в отсеке летел командир экипажа, но у него с собой не было никаких медицинских принадлежностей, и он не попытался оказать первую помощь. Мы не делали попыток начать разговор. Мы оторвались от земли, и я почувствовал облегчение, что мои планы по выживанию продвигаются вперёд гигантскими прыжками. Прохладный ветерок в вертолёте и удобное откидное брезентовое сиденье восстанавливали мои силы.
Кровь понемногу капала у меня с подбородка и собиралась у меня на коленях. Подставив сложенную чашечкой левую руку и собрав немного, я смог пальцем написать на боковом стекле большие печатные буквы FTA. В военных кругах это была известная аббревиатура, широко используемая личным составом низших званий. FUCK THE ARMY.
С моей стороны это был просто прикол, я не намеревался выражать презрение к армии. Я вёл себя, как ребёнок. Возможно, это была попытка пообщаться. Тот день стал самым волнующим и важным днём моей жизни, хотя из-за ранения я не мог об этом поговорить и обсудить события с кем-либо. Это огорчало.
Во время полёта диалог в моей голове в немалой степени вертелся вокруг того, на что я буду похож после того, как осядет пыль. Пожалуй, мне повезло, что в вертолёте не было ни одного зеркала. Однако, несмотря на тревогу по поводу своего внешнего вида впоследствии, настроение у меня было неплохое. На высоте в пять тысяч футов[255] я уже не так боялся, что меня убьют. К тому же, хоть пока без официального подтверждения, я все больше думал, что им придётся отправить мою тушку на починку в Штаты. Это поддерживало моё настроение. Если бы дело зависело от меня, то пилоту стоило бы пропустить военный госпиталь и направить свой вертолёт прямиком в Лонг-Бич, штат Калифорния.
В Бьен Хоа деревянная вывеска над входом в 93-й медико-эвакуационный госпиталь гласила: «В эти двери входят храбрейшие люди мира».
Изречение было приятным, но лучше чувствовать я себя не стал. Наверное, это была неуклюжая психологическая попытка задать настроение, чтобы побудить сборище растерянных, потерявших самообладание, раненых молодых людей думать о том, чтобы выглядеть спокойными и вести себя так, как будто у них просто очередной день в офисе. Одному Богу известно, сколько истерических всплесков, нервных срывов, приступов плача и неистовых угроз раздавалось в этих стенах каждый день.
Я постепенно пришёл к выводу, что эта вывеска больше подходила для врачей, медсестёр и обслуживающего персонала, работающих в госпитале. Для них риск получить психологическую травму намного превосходил риск для жизни и здоровья, которому подвергался средний военнослужащий во Вьетнаме. В окончательном рейтинге худших мест в армии во время Вьетнамской войны персонал госпиталей занимал вторую строчку, уступая лишь полевым медикам. Полевые медики занимали первое место благодаря тому, что им приходилось работать в одиночку без помощи других врачей-профессионалов, которые разделили бы с ними психологическую ношу, и зачастую под вражеским огнём. Бронетехника стояла на третьем месте, прямо перед экипажами вертолётов. Танкисты занимали третью строчку, потому что всегда находились в одной секунде от очередной мины или гранаты. Вертолётчики могли, по крайней мере, проводить некоторое время на такой высоте, где ничто не могло сбить их с неба. Моя категория, 11-Браво, солдаты-пехотинцы, скатилась в списке на пятое место.