— Они, перепрыгивая с лодки на лодку, добрались до открытого пирса, расположенного за стеной, — высказал предположение Иоханн. — Этим способом, полагаю, тоже можно вторгнуться в город.
— Холода лишь недавно наступили, — сказал отец Бертрам. — Через день-другой ров полностью затянется льдом, а через неделю антверпенцы будут кататься на коньках по замерзшей Шельде. Если бы лишь вода была препятствием для тех, кто собирается вторгнуться в Антверпен, его давно бы уже захватили.
— Антверпен имперский город, никогда он не был вольным, — Кунц Гакке сплюнул в реку, которую у самого берега стягивала кромка льда в пару локтей шириной. Плевок инквизитора попал уже в чистую ото льда воду. — И никогда враги не подступят к нему. Нет таких врагов у Филиппа Второго из дома Габсбургов.
Кунц отвернулся от реки. Поднял взгляд к ближайшему из девяти бастионов Антверпена, на котором еще можно было различить желто-красные знамена империи с косым бургундским крестом и черным, расправившим крылья, орлом.
— В обители целестинцев нас ждет трапеза, — сказал инквизитор. — Давайте возвращаться. Маноло! — позвал переминавшегося с ноги на ногу в стороне фамильяра. Тот приблизился. — В караулке у ворот города возьми факелы. И поспеши, а то что-то я замерз. — Инквизитор проводил взглядом рысящего к городским воротам баска, повернулся к оборотню, скривил свой тонкий рот. — Распрямись, Иоханн, коль ты уже не обоняешь грязь, смешанную со снегом, и позаботься, чтобы выглядеть человеком, хотя бы со стороны.
— Как вам будет угодно, святой отец, — Иоханн действительно стал прямо и, вроде бы, нос его немного укоротился, хотя в неверном свете сумерек отец Бертрам не поручился бы, что ему не померещилось.
— Версия насчет того, что тварей увезли по реке, никому не кажется правдоподобной? — поинтересовался он.
— Я склоняюсь к правоте нашего нового слуги, — Кунц небрежно кивнул в сторону оборотня. — Эти то ли львы, то ли леопарды, то ли тигры, нашли укрытие в Антверпене. Вопрос, волнующий меня: каким образом они проникли туда впервые? Если у них там давнее логово, а, судя по тому, что следы идут ровной цепочкой, твари уверенны в своем маршруте, то почему до сего дня не было сведений ни о едином нападении на человека, ни даже на домашнюю скотину?
— Неужели, святой отец, со времени уничтожения моих родичей кровь более не лилась во Фландрии и Брабанте? — не удержался от горького сарказма Иоханн. — Никого не прирезали, не вздернули, не сожгли?
Маноло и один из стражников с зажженными факелами уже показались в нескольких десятках туазов, инквизиторы и оборотень, не дожидаясь, пока они приблизятся, двинулись туда, где в снежной темноте едва различима была кирпичная монастырская ограда.
— Ты не самое глупое творение, Иоханн, — сказал Кунц Гакке, — но все-таки ты творение врага рода человеческого, потому что не способен понять глубину замысла, воплощаемого нами. Не способен поверить в очищение, искупление и вечную жизнь на небесах.
Грубое лицо инквизитора вдруг расплылось в какой-то детской наивной улыбке, он на миг вспомнил снежный рождественский вечер в Германии своего детства, может быть, один из немногих, когда он сытым засыпал с такой же улыбкой на лице в доминиканском дормитории. Маленький Кунц тогда умел смеяться совсем по-другому, чем делал это сейчас. Он слепил большую снежку и бросил ее в спину Маноло. Баск недоуменно обернулся, потом в свою очередь нагнулся и запустил в инквизитора целую снежную бомбу — в горах его родины дети зимами игрались точно так же.
Отец Бертрам, присоединившийся к игре, перестал обращать внимание на оборотня и не видел, как тот отступил в тень, и в широком горле его клокочет звериная ненависть.
— Что с тобой происходит, Феликс? — Амброзия ван Бролин с удивлением и возмущением, упершись кулаками в бока, наблюдала за сыном, который стоял перед дорогим венецианским зеркалом и поправлял манжеты надетой на нем бархатной курточки.
— Прости, матушка, — равнодушно сказал сын. — Я вынужден был проучить мерзавца, и пусть скажет спасибо, что он еще легко отделался.
— Он мог погибнуть, если бы ты выпустил его! — зарычала Амброзия.
— Но я же не выпустил, — холодно сказал Феликс. — А он даже не поблагодарил меня за милость, побежал жаловаться к мейстеру Вердонку.
— Ты оказал ему милость? Подвесив над лестничным пролетом? — ярость Амброзии нарастала. — Ты вправе распоряжаться дарованной Всевышним жизнью человека? Ты кем себя вообразил?