— Не хотела волновать его. Фредерик, побывав во Флиссингене, узнал, что маленькая сестра Габри видела во сне горящего отца. Она так плакала и кричала, что совершенно расхворалась, и сейчас лежит в лихорадке.
Феликс относился с неприязнью к мелкой Мирославе, получившей имя Мария при католическом крещении в прошлом году. Он давно уже не видел ее, но все никак не мог забыть злосчастную лужицу на лестнице флиссингенского дома. Поэтому сейчас он поморщился, выражая сомнение:
— Стоит ли обращать внимание на сны мелкой визгливой дурочки?
— Я бы тоже не придавала этому слишком большое значение, только ведь Симона нет уже второй год. Не тот он человек, чтобы вот так взять и забыть о детях.
— В любом случае, даже если что-то и произошло, мы никогда об этом не узнаем, — сказал Феликс. — Слишком уж далеко тот Новгород, и вести оттуда не доходят до нас. Тем более что наши собственные несчастья происходят все чаще: я гуляю по цеховым улицам, и вижу половину мастерских закрытыми, лютеране и кальвинисты бегут в Англию и Германию, по городу бродят проповедники, которых хватают инквизиторы и стража, итальянец Руффино, сын банкира, который учится со мной, говорит, что биржу вот-вот закроют, поскольку потеряно доверие к ценным бумагам, да и грузов приходит все меньше, в сравнении со временем, когда городом управлял Ван Стрален, а во дворце сидел бургграф Виллем Молчаливый.
— Он ведь заезжал к нам в кофейню перед самым своим отъездом в Германию, — улыбнулась Амброзия. — Помнишь его?
— Конечно, матушка, и принца, и Людвига, его брата, и графа Бредероде, ныне покойного. — Феликс отодвинул стул и потянулся, как кот. — У нас в школе постоянно говорят об этих людях, о короле, Альбе, герцоге Эршо, Берлемонах, де Круа и других. Многие из наших сочувствуют гёзам, а некоторые мечтают когда-нибудь войти в Кровавый Совет. Учителя постоянно говорят нам, чтобы мы думали только об учебе и знаниях, но я чувствую, что в воздухе носится вражда. Она так будоражит, она обещает и зовет. Наступит час, и я выпотрошу кого-нибудь из мерзавцев, которые служат герцогу. — Феликс оскалился так зловеще, что, если бы рядом с ним оказалась не мать, а другой человек — он бы отшатнулся в испуге. — О, как их много, тех, кому стоило бы разорвать глотку!
— Неужели ты ничему не научился у меня, — покачала головой в аккуратном чепце расстроенная Амброзия, — хочешь выпустить когти? И попасть вслед за этим на костер.
— Я мужчина, матушка, — вскинулся Феликс, — а в наше время мужчины льют кровь, да так, что никаким другим существам это и не снилось. Люди убивают себе подобных не для пропитания, не для продолжения рода, а по велению схоластических теорий, коими являются их верования. Кстати, матушка, как ты обходишь таинство исповеди?
— Мне нет нужды говорить духовнику о Темном облике, — спокойно сказала мать. — Отчитываюсь только за человеческий.
— Стало быть, ты можешь в Темном облике прихватить двуногую дичь, — лукаво усмехнулся Феликс, — а потом продолжать, как ни в чем не бывало, ходить в церковь.
— Я решила, что это приведет к двуличию и потере собственной души, — Амброзия не уклонилась от прямого ответа. — Делать этого не следует без крайней необходимости.
— Таковой необходимостью может стать голод? — огоньки плясали на дне желто-зеленых глаз молодого ван Бролина.
— Если у тебя достаточно сил, чтобы охотиться на четвероногую дичь, о каком голоде может идти речь, — пожала плечами Амброзия. — Под крайней необходимостью я разумею опасность для тебя самого, близких, или друзей. Например, когда ночная охота приводит тебя к засаде испанцев, и ты видишь двух глупых мальчишек-гёзов, которые вот-вот попадутся в нее.
— О, матушка, расскажи мне об этом! — Будь Феликс в Темном облике, он бы непременно потерся о ноги матери.
— О чем рассказать? — округлила черные глаза Амброзия. — Я просто привела пример, когда, наверное, вмешалась бы. Чтобы ты лучше понял — для нападения на человека причина должна быть значительно весомее, чем детская вражда или ябедничество.
— Ты лучшая из людей, матушка, — усмехнулся Феликс. — На днях я видел, как волокли на виселицу проповедника-лютеранина. Человечишка в черном — он просто болтал языком. Если бы вокруг все были не людьми, а метаморфами, доброты куда как прибавилось бы в мире!
Поздним утром, через пару часов после заутреней и скромной трапезы в монастыре, отцы-инквизиторы вошли в Красные ворота имперского города Антверпена. Они были без обычной свиты из охранников и фамильяров, а одежда их была не дорожной, как давеча, а духовной. Хотя город и контролировался войском его католического величества, все-таки под теплыми плащами святых отцов прятались — про всякий случай — острые кинжалы в деревянных, покрытых кожей, ножнах.