Хоть был он бледен, слаб, и губы его казались обескровленными, но слова доносились четко:
— Ты можешь доверять во всем двум людям, — напутствовал сына ван Бролин старший, — оба они сейчас рядом с тобой, и первая из них твоя мать, которую слушай во всем и никогда не сомневайся в ее любви к тебе. Второй же Виллем Баренц, который в надлежащий час возьмет тебя на борт нашего корабля и выучит всему, что должен знать зеландский моряк, как в свое время научил его я сам. — Отец перевел дыхание и добавил совсем тихим голосом: — Что касается веры, путеводного маяка души человеческой, то не столь важно, какую именно стезю поклонения Господу ты выберешь. Заботься лишь о том, чтобы никогда не предавать Иисуса Христа, мальчик мой.
В другой день спросил бы Феликс, как научиться различать предателей Христа, но промолчал, потому что не мог сформулировать вопрос коротко, а говорить долго не хотел. Его детскому разумению представлялось непонятным, отчего верующие в одного и того же Бога люди разделились и называются по-разному, отчего ненавидят друг друга реформаты и католики. Непонятные еще слова «лютеране», «кальвинисты», «меннониты», «анабаптисты», вместе с прочим знанием об основах мира, вторгались в сознание рожденного в то время человека, неся с собой раскол, ненависть и — если человек умел мыслить — множество противоречий и вопросов. Между тем, Якоб ван Бролин оглашал свою последнюю волю:
— До совершеннолетия Феликса все наше недвижимое имущество, склады вместе со всем описанным содержимым, домашний скарб и скот пусть находятся в распоряжении моей возлюбленной Амброзии, — ласковый взгляд светло-серых глаз умирающего задержался на женщине, которая искривила губы, чтобы не разрыдаться, и поправила белый чепец. А ван Бролин продолжал: — Оба корабля, принадлежащих мне, «Эразмус» и «Меркурий», передаю в распоряжение находящегося здесь Виллема Баренца. Половину доходов от перевозок и всех иных морских предприятий пусть вносит он в антверпенское отделение генуэзского банка Святого Георгия, где откроет счет на имя Феликса ван Бролина, совершеннолетие которого исполнится через 9 лет.
Несколько глубоких вдохов помогли Якобу восстановить дыхание, он попросил воды, а после продолжил:
— Тебе, Феликс, нужно учиться, чтобы в назначенное время поступить в Левенский университет на курс канонического права. Знай, что если не в мореплавании суждено тебе найти призвание, то душа моя возрадуется, видя твое будущее на посту городского советника, либо судьи, в общем, на почетной и прибыльной должности, отцом семейства и всеми уважаемым человеком. Лишь одного стерегись, мой возлюбленный сын — воинской доли, ибо сказал наш великий земляк Эразм из Роттердама, что война, столь всеми прославляемая, ведется дармоедами, сводниками, ворами, убийцами, тупыми мужланами, не расплатившимися должниками и тому подобными подонками общества, но отнюдь не просвещенными философами. А более всего, мальчик мой, я мечтаю о твоем жизненном пути, направляемом любовью, освещаемом разумом, а там где правит разум — не место войне и смуте.
Маленький Феликс вновь не знал, следует ли ему сказать что-то, и поэтому, когда отец замолчал, не проронил ни слова. Мать увела его в детскую комнату, где оставила одного, и Феликс, покинутый всеми, плакал, пока не заснул. А наутро ему сказали, что отца больше нет.
Следующее воспоминание Феликса относилось к тому дню, когда в кофейню, которую содержала Амброзия ван Бролин на паях с теткой Феликса по отцу, внезапно вошли несколько важных и богато одетых господ во главе с высоким красавцем, перед которым склонились в поклоне мать и тетушка Марта, а посетители, сидевшие за столами, повставали, всем видом выражая почтение.
— Говорят, здесь подают напиток, после которого можно скакать без устали день и ночь, — с улыбкой произнес этот красивый человек, широкоплечий, с гордой прямой осанкой, чей висящий на поясе кинжал, украшенный драгоценными камнями, вмиг привлек живейшее внимание Феликса.
— Для нас величайшая честь предложить вам его, ваше сиятельство бургграф! — сказала тетка Марта, и обе женщины попятились к жаровне, чтобы не повернуться к знатному посетителю спиной.
— Присядем, господа, — сказал этот человек, подавая пример и усаживаясь за самый большой стол, и его спутники устроились рядом с ним. Феликс, на которого никто не обращал внимания, осмелев, приблизился к гостям и незаметно дотронулся до рукоятки кинжала.
— Похоже, храбрый воин вырастет из юноши, которому так понравился твой кинжал, Виллем! — молодой человек в синем бархатном берете с огромным оранжевым пером вдруг прервал своим восклицанием разговор за столом, и восемь или десять пар глаз внезапно сосредоточились на Феликсе.