Имур кивнул, Коренмай покачал головой.
Ритан же предложил:
— Надо обрить его налысо, выколоть глаза и отрезать язык.
Остальные пораженно посмотрели на него, но Ритан не смутился:
— Я вижу, вы боитесь его даже сейчас, жалкого и больного. Но никто не признается в этом, никто не скажет: «Да, я предал своего хана, потому что он сошел с ума и стал опасен». Никто не скажет: «Надо его убить или сделать совсем беспомощным, чтобы он больше никогда, даже полой своего халата, не задел наших жизней». Никто не скажет, а я скажу. Я привык все взвешивать и измерять, я не верю на слово купцам, я лично бил плетью сотников, которые обещали мне то, чего выполнить не могли — и знали об этом! Дайрута надо убить, это будет честно. Но если вы боитесь этого, то отдайте его мне, и я отрежу ему язык, выколю глаза и отдам верным нукерам, чтобы они выкинули его на околице ближайшей деревни — а там уж, как боги решат, пусть его хоть на мясо пустят, хоть выходят и будут молиться на него.
Коренмай, Имур и Айра стояли как пришибленные.
Бывшая королева Дораса слышала о том, что правда не в чести у кочевников, и ее порой украшают так сильно, что от истины ничего не остается.
Однако сейчас она услышала слова, каких никто не сказал бы и в Дорасе — Ритан в нескольких фразах обрисовал истинное положение дел и не оставил им другого выбора, кроме как признать, что они и вправду боятся поверженного владыку Орды и не хотят признавать ни этого, ни того, что предали его.
— Лучше просто убить его, — тихо сказала она.
Имур и Коренмай по очереди кивнули, Ритан торжествующе улыбнулся.
В этот момент лежавший у их ног обрубок человека застонал и довольно внятно произнес:
— Будьте прокляты… чтоб у вас ничего не получалось… что бы вы ни задумывали… чтобы вас попрекали мною всю жизнь…
Он попытался встать, опираясь на культи, но тут же упал и вновь потерял сознание.
— Беда! — крикнули снаружи.
В шатер никто не вошел бы, потому что все знали, что хан болеет и в гневе может быть опасен.
Айра, Ритан, Имур и Коренмай тут же выбежали наружу — никому из них не хотелось оставаться рядом с Дайрутом. У девушки даже мелькнула мысль, что изуродованный хан может умереть, пока они будут снаружи, и это окажется лучшим выходом.
Светало — весеннее солнце окрашивало серые облака, легкий морозец норовил сбить дыхание.
Мимо Айры с диким визгом промчался вороной жеребец, кто-то заорал неподалеку, заржали кони — в лагере, располагавшемся неподалеку, явно происходило что-то не очень ожидаемое.
Соратники Дайрута, переглянувшись, метнулись вперед, оставив Айру одну у шатра.
Она смотрела на них, пока они не скрылись в суматохе.
Бывшая королева Дораса не знала, что ей делать дальше — заходить внутрь ей не хотелось. Солнце светило так честно и ярко, воздух был таким чистым, вдали виднелась стена, отделявшая Орду от Дораса.
И вдруг Айру накрыло душной, мрачной, желчной злобой на саму себя.
Она осознала, что совсем недавно собственными руками отсекла живому человеку руки. Что она подняла на мятеж против сюзерена его друзей, наговаривая на Дайрута — того, кого почти не знала, и кто по большому счету мог сделать ей гораздо больше плохого, чем сделал.
Она вдруг сообразила, что превращается даже не в правительницу или интриганку — а во что-то другое, страшное и жуткое, такое, с чем недавно не смогла бы без брезгливости стоять рядом.
Айра почувствовала себя уродливой и запятнанной, грязной, неправильной, она начала задыхаться — воздуха не хватало. Упав на колени, девушка едва не стукнулась головой о серую, утоптанную землю, лишь в последний миг удержалась на грани обморока.
Потом ее вырвало, и стало чуть легче.
Она встала и вошла внутрь шатра, намереваясь освободить Дайрута.
Айра еще не знала, как это сделает — убьет ли его, или же, наоборот, поможет подняться и отправит вдоль берега моря или за перешеек, сообщив пароль, с которым его пропустят в Дорас.
Но откинув полог, она обнаружила, что белая стенка шатра разрезана, а самого недавнего повелителя Орды на месте нет, только видны кровавые пятна там, где он лежал еще недавно.
Выглянув в разрез, Айра увидела, как в сотне шагов от нее, пошатываясь и едва не падая, бредет прочь Дайрут.
Она могла бы догнать его и убить, или помочь, но почему-то апатия и нежелание что-либо делать навалились на нее. Ей ничего не хотелось — все должно идти так, как идет, словно кто-то занес эти события на скрижали вечности, и люди могли изменить что-то незначительное, а на такие вот вещи, трагические и страшные, они никак воздействовать не могли.