Доказательства этому встречались на каждом шагу. Голодающие селяне просили милостыни у стоявших в очередях за хлебом, просили крошек. В одном городе пятнадцатилетняя девочка дошла до головы очереди и была забита до смерти продавцом. Городским домохозяйкам, стоявшим в очередях, приходилось смотреть, как крестьянки умирали от голода на тротуарах. Школьница утром по дороге в школу видела умирающих, а после обеда, возвращаясь из школы, – уже мертвых. Молодой коммунист увидел крестьянских детей и сказал, что это «живые скелеты». Член партии в индустриальном Сталино сокрушался, находя на пороге собственного дома трупы умерших от голода. Парочки, прогуливающиеся в парке, не могли не замечать знаков, запрещающих копать могилы. Врачам и медсестрам не разрешали лечить (или кормить) голодающих, которые приходили в госпиталя. Городская милиция хватала и увозила изголодавшихся уличных мальчишек. В городах Советской Украины милиция ежедневно арестовывала сотни детей; в один из дней в начале 1933 года харьковская милиция должна была выполнить план на арест двух тысяч детей. Приблизительно двадцать тысяч детей были обречены на смерть в харьковских бараках. Дети просили милиционеров разрешить им, по крайней мере, умереть от голода на свежем воздухе: «Дайте умереть спокойно. Я не хочу умирать в застенках»[8].
Голод в городах Советской Украины был намного ужаснее голода в любом из городов западного мира. В 1933 году в Советской Украине от голода умерло несколько десятков тысяч горожан, однако подавляющее большинство мертвых и умирающих в Советской Украине были селяне – именно те люди, чьим трудом был выращен хлеб, который теперь продавался в городе. Украинские города жили, а украинское село вымирало. Горожане не могли не замечать бедственного положения крестьян, которые, вопреки, казалось бы, здравому смыслу, уходили с полей в поисках пропитания. Железнодорожная станция в Днепропетровске была заполнена голодающими селянами, слишком ослабленными даже для того, чтобы просить подаяния. В поезде Гарет Джоунс повстречал крестьянина, раздобывшего немного хлеба, который у него конфисковала милиция. «Они забрали у меня хлеб», – повторял он снова и снова, зная, как подвел свою голодающую семью. На станции в Сталино голодающий крестьянин совершил самоубийство, прыгнув под поезд. Этот город, индустриальный центр юго-востока Украины, основал в имперский период Джон Хьюз, валлийский промышленник, на которого в свое время работала мать Гарета Джоунса. Город какое-то время назывался в честь Хьюза, теперь же носил имя Сталина (ныне это город Донецк)[9].
Сталинская пятилетка, завершившаяся в 1932 году, вызвала развитие промышленности ценой обнищания народа. Страшным свидетельством таких новых контрастов были смерти крестьян вдоль железнодорожных путей. По всей Советской Украине пассажиры железных дорог становились невольными участниками жутких несчастных случаев. Голодные селяне шли в города по железной дороге, теряя от слабости сознание и падая на рельсы. В Харцизске селяне, которых прогнали со станции, повесились на привокзальных деревьях. Советский писатель Василий Гроссман, возвращаясь из родного Бердичева от родственников, видел женщину, которая просила хлеба под окном его купе. Политический эмигрант Артур Кёстлер, приехавший в Советский Союз помогать строить социализм, столкнулся с похожей ситуацией. Много позже он писал, что за пределами харьковской станции крестьянки протягивали на руках «к окнам вагонов жутких младенцев с огромными недержащимися головами, тонкими, как палочки, руками и ногами и раздутыми выпирающими животами». Он считал, что дети в Украине выглядели как «эмбрионы в бутылках со спиртом». Все это происходило за много лет до того, как эти двое, считающиеся теперь моральными свидетелями двадцатого века, написали об увиденном[10].
Городским жителям привычнее было видеть селян на рынке, где те раскладывали дары природы и продавали свои товары. В 1933 году селяне ездили на знакомые городские рынки не торговать, а просить милостыню. Рыночные площади, на которых теперь не было ни товаров, ни покупателей, излучали только дисгармонию смерти. Ранним утром единственным звуком было тихое дыхание умирающих, съежившихся под лохмотьями, некогда бывшими одеждой. Одним весенним утром среди кучи мертвых крестьян на харьковском рынке лежал младенец и сосал грудь матери, чье лицо было безжизненно-серым. Прохожие видели такое и раньше – не только беспорядочно лежащие трупы, не только мертвую мать с живым младенцем, но именно такую сцену: крошечный ротик, последние капли молока, холодный сосок. У украинцев было для нее название. Проходя мимо, они тихонько говорили сами себе: «Вот они, почки социалистической весны»[11].
8
Цит.:
9
Цит.:
10
О теряющих сознание от голода см.: 33-й: Голод. – С. 61, а также:
11
Цит.: