В Советской Украине в начале 1933 года партийные активисты, отбиравшие зерно, оставляли после себя мертвую тишину. В селе существует свой оркестр звуков, который мягче и медленнее городского, но для рожденных в селе он звучит не менее предсказуемо и ободряюще. Украина же онемела.
Крестьяне забили скот (или же его отобрало государство), зарезали курей, съели котов и собак. Охотясь на птиц, они распугали их. Люди тоже сбежали, если им повезло, но скорее всего умерли или же были слишком слабы, чтобы издавать звуки. Отрезанные от внимания мира государством, которое контролировало прессу и шаги зарубежных журналистов, отрезанное от официальной помощи и сочувствия партийной линией, согласно которой голод приравнивался к саботажу, отрезанные от экономики невероятной бедностью и несправедливым планированием, отрезанные от остальной страны правилами и милицейскими кордонами, люди умирали в одиночку, семьи умирали в одиночку, целые села умирали в одиночку. Двумя десятилетиями позже политический философ Ханна Арендт представит этот голод в Украине как решающее событие в создании современного «атомизированного» общества, где все обособлены ото всех[72].
Голод вел не к восстанию, а к аморальности, преступлениям, равнодушию, безумию, парализованности и, наконец, – к смерти. Крестьяне неописуемо страдали в течение месяцев, неописуемо – из-за продолжительности и боли, но еще и потому неописуемо, что были слишком слабы, бедны, безграмотны, чтобы методично записывать то, что с ними происходит. Но выжившие помнили. По воспоминаниям одного из них, что бы крестьяне ни делали, «они умирали, умирали, умирали». Смерть была медленной, унизительной, вездесущей и универсальной. Умереть от голода с каким-то подобием достоинства не удавалось почти никому. Петр Бельдий был примером редкостной силы, когда в день предполагаемой смерти тащился по селу. Другие селяне спрашивали его, куда он идет; ответ был – на кладбище, лечь в могилу. Он не хотел, чтобы чужаки пришли и поволокли его тело в яму. Поэтому он сам выкопал себе могилу, но, пока дошел до кладбища, она уже была занята. Он выкопал себе другую могилу, лег и стал ждать[73].
Очень немногие люди со стороны могли сделать записи о том, что происходило в те самые ужасные месяцы. Журналист Гарет Джоунс на собственные деньги купил билет до Москвы и в нарушение запрета на поездки в Украину сел 7 марта 1933 года на поезд до Харькова. Он сошел на первой попавшейся маленькой станции и прошелся по селу с рюкзаком, полным провианта. Он увидел «голод колоссальных размеров». Повсюду он слышал две одинаковые фразы: «Все пухнут от голода» и «Мы ждем смерти». Он спал на земляном полу рядом с голодающими детьми и узнавал правду. Однажды, когда он поделился своими продуктами, маленькая девочка воскликнула: «Теперь, когда я съела такие чудесные вещи, я могу умереть счастливой»[74].
Мария Ловинска той же весной путешествовала по Советской Украине, сопровождая мужа, который пытался продать свои изделия ручной работы. Села, знакомые им по предыдущим поездкам, теперь были пустынны. Пару напугала нескончаемая тишина. Заслышав пенье петуха, они были настолько счастливы, что их самих изумила собственная реакция. Украинский музыкант Йосып Панасенко был отправлен центральными властями со своей труппой бандуристов нести культуру голодающим крестьянам. Даже забрав у крестьян последние крохи продовольствия, власти демонстрировали гротескную склонность возвышать умы и поднимать дух умирающих. Музыкантам одно за другим попадались совершенно пустые села. Затем они наконец наткнулись на нескольких человек: увидели двух мертвых девочек в кровати, мужские ноги, торчавшие из печки, и старуху, которая голосила и скребла ногтями землю. Партийный начальник Виктор Кравченко однажды вечером заехал в село помочь со сбором урожая. На следующий день он нашел семнадцать трупов на площади. Такие сцены можно было увидеть по всей Советской Украине, где весной 1933 года люди умирали по десять тысяч в день[75].
72
Про мертвую тишину в Советской Украине см.: 33-й: Голод. – С. 31; Głód i represje wobec ludności polskiej na Ukrainie 1932–1947. – P. 104, а также:
73
Цит.:
75
Про Ловинску см.: Głód i represje wobec ludności polskiej na Ukrainie 1932–1947. – P. 104. Про Панасенко см.: