Один ретродемографический подсчет дает цифру 3,3 млн жертв Голодомора в Советской Украине. Эта цифра очень близка к показателю повышенной смертности – примерно 2,4 миллиона человек. Она, должно быть, существенно занижена, поскольку многие смерти не регистрировались. В другом демографическом подсчете, проведенном по заказу правительства независимой Украины, фигурирует цифра 3,9 миллиона человек. Истина, наверное, находится где-то посередине, между двумя этими цифрами, что совпадает с оценкой большинства авторитетных ученых. Цифра 3,3 миллиона жертв голодомора и связанных с голодом болезней кажется наиболее приемлемой для Советской Украины в 1932–1933 годах. Из этого числа около трех миллионов составляют украинцы, а остальные – русские, поляки, немцы, евреи и другие. Среди примерно полутора миллиона погибших в Российской республике было по крайней мере двести тысяч украинцев, поскольку голод свирепствовал на землях, заселенных украинцами. Возможно, до ста тысяч украинцев было среди 1,3 миллиона человек, умерших от голода ранее в Казахстане. Как бы там ни было, не менее 3,3 миллиона советских граждан погибли в Советской Украине от голода и связанных с ним болезней и приблизительно столько же украинцев (по национальности) погибли в целом по Советскому Союзу[92].
Рафал Лемкин, юрист-международник, который первым использовал термин «геноцид», называл произошедшее в Украине «классическим примером советского геноцида». Полотно сельского уклада жизни в Украине подверглось испытаниям, было растянуто и разорвано. Украинские крестьяне были мертвы, или унижены, или же разбросаны по лагерям по всему Советскому Союзу. Выжившие несли в себе чувство вины и беспомощности, а иногда – воспоминания о сотрудничестве с властями либо каннибализме. Сотни тысяч сирот росли советскими гражданами, а не украинцами, по крайней мере, не такими, какими их могли бы сделать полноценная украинская семья и украинское село. Те из украинских интеллектуалов, кто пережил эту катастрофу, утратили веру. Известный украинский советский писатель, а также украинский советский политический активист совершили самоубийства – один в мае, а другой в июле 1933 года[93]. Советское государство сломало тех, кто хотел определенной независимости для Украинской республики, и тех, кто хотел некоторой независимости для себя и своих семей[94].
Иностранные коммунисты в Советском Союзе, ставшие свидетелями голодомора, каким-то образом разглядели в нем не национальную трагедию, а шаг вперед для всего человечества. Писатель Артур Кёстлер в то время верил, что голодавшие были «врагами народа, которые предпочитали просить милостыню, а не работать». Деливший с ним квартиру в Харькове физик Александр Вайсберг знал, что погибли миллионы крестьян. Тем не менее, он продолжал верить. Кёстлер наивно жаловался Вайсбергу, что советская пресса не пишет о том, что у украинцев «нечего есть и поэтому они мрут, как мухи». Он и Вайсберг знали, что это было правдой, как знал каждый, у кого были контакты с селом. Однако писать о голодоморе для них значило потерять свою веру. Каждый из них верил, что разрушение села может быть оправдано прогрессом человечества. Смерти украинских крестьян были платой за развитие цивилизации. Кёстлер уехал из Советского Союза в 1933 году. Когда Вайсберг провожал его на вокзале, то сказал на прощанье: «Что бы ни случилось, держи знамя Советского Союза высоко!»[95]
Впрочем, если конечным результатом голода и был социализм, то только в сталинской интерпретации этого термина. В одном селе Советской Украины вокруг триумфальной арки, построенной в честь окончания пятилетки, лежали тела мертвых крестьян. У советских начальников, уничтожавших кулаков, денег было больше, чем у их жертв, а у городских членов партии – гораздо лучшие перспективы жизни. У крестьян не было права на продуктовые карточки, а партийная верхушка выбирала продукты из широкого ассортимента в специальных магазинах. Если они, впрочем, слишком толстели, то должны были опасаться бродячих «колбасников», особенно по ночам. Богатые женщины в украинских городах (обычно это были жены высокопоставленных чиновников) выменивали свои продуктовые карточки на вышивки, украденные из сельских церквей. В этом плане коллективизация отбирала у украинского села его идентичность, даже когда уничтожала украинских крестьян сначала морально, а затем физически. Голод заставлял украинцев и представителей других национальностей обнажаться самим и обнажать святые места, прежде чем уничтожить их[96].
92
О демографическом ретроанализе см.:
94
Цит.:
95
Цит.:
96
Про арку см.: