– Понял.
Командир чуть взял штурвал на себя, даже костяшки пальцев побелели, так крепко держал он рукоятку. Еще полминуты, и лайнер должен вынырнуть из-под грозовых туч, непонятно откуда взявшихся над Ханты-Мансийском.
– Слава богу! – прошептал командир, он увидел вспышку немного сбоку.
Она шла наискось и не должна была зацепить самолет. Но в воздухе зигзаг сделал еще один скачок, как неверная рука проводит черту, и молния ударила прямо в самолет. Огонь, грохот, крики, тонущие в грохоте, клубы черного дыма. Горящий ТУ-154, от которого отваливались куски крыльев, потеряв управление, вошел в штопор и, дымясь, вращаясь, падал на землю.
На желто-зеленом экране радара диспетчера ханты-мансийского аэропорта борт 17 – 27, следующий рейсом Москва – Ханты-Мансийск, возник на несколько секунд яркой точкой и тут же пропал. Уже немолодой диспетчер заморгал покрасневшими глазами и принялся вращать ручку настройки, бранясь и чертыхаясь.
– Где он? – глядя в экран, бормотал мужчина, постукивая кулаком себя по колену. – Куда он провалился? – Экран был пуст. – Семнадцать двадцать семь! Борт семнадцать двадцать семь, срочно ответьте! Срочно ответьте! Запрашивает Ханты-Мансийск, срочно!
В ответ на запрос в наушники диспетчера врывался треск, жуткий скрежет, предвещающий самое недоброе…
Глава 12
Когда машина Андрея Алексеевича Холмогорова поравнялась с указателем «Лихославль. 2 км», он немного сбросил скорость. Мужчине показалось, что до этого ровно и плавно летящие на северо-восток облака на мгновение замерли и застыли на шелке неба, как льдины, освещенные солнцем, внезапно застывают на реке.
«Странно…» – подумал он, взглянул на спидометр, а затем снова бросил взгляд на небо.
Облака продолжали плыть неспешно, как прежде. Он остановился у двухэтажного здания с зарешеченными окнами, почти у самого крыльца.
Здание было старое, еще довоенной постройки. Со стен обсыпалась штукатурка. Свежеокрашенными были лишь белые решетки на окнах да две трубы, поддерживающие плоский шиферный козырек над филенчатой двухстворчатой дверью. Даже надпись на вывеске справа от двери и та облупилась.
«И почему это люди так беспечно относятся к прошлому? Ведь здесь хранится история, то, что было когда-то, то, что уже никогда не повторится. То ли помнить люди о прошлом не хотят, то ли им вообще, на все наплевать?»
С портфелем в руке Холмогоров вошел в здание архива. Дежурный пенсионер с красной повязкой и подслеповатыми глазами взглянул на Холмогорова и тут же встал с табурета. Правая рука дежурного дернулась к голове, застыла в воздухе и опустилась.
– Здравствуйте, – сказал Андрей Алексеевич, – мне нужен директор, – уверенно произнес он.
Дежурный на мгновение даже растерялся:
– А вы, извиняюсь, по какому делу?
– Я из Москвы. По церковным делам.
Пенсионер взглянул в окно. Через решетку увидел машину.
– По коридору прямо, затем направо белая дверь.
Холмогоров поблагодарил. Дежурный схватил телефон, и Холмогоров слышал, ступая по выкрашенному половой краской паркету, как дежурный кричал:
– Иван Иваныч, к вам из Москвы, церковник. Докладываю!
– …
– К вам!
Холмогоров открыл белую дверь, когда Иван Иванович, наверное сверстник дежурного, опускал трубку красного телефона на рычаг. Огромный, как бильярд, двухтумбовый стол занимал полкабинета. Диван, кресло и много цветов в глиняных горшках на широком подоконнике.
Иван Иваныч одернул полы пиджака и вышел из-за стола. Директор оказался на удивление низкорослым.
– Здравствуйте, Иван Иванович, – произнес Холмогоров.
Директор архива протянул для рукопожатия ладонь. На огромном столе директора архива стояли чашка, из которой торчала ложка, черная чугунная пепельница и лежала развернутая районная газета. Поверх газеты очки. Чем-то забытым, давным-давно виденным, пройденным повеяло от кабинета и хозяина.
Директор архива, ознакомившись с документами Холмогорова, даже несколько опешил. Видеть воочию подпись Патриарха всея Руси ему еще не доводилось. Он сразу же стал услужливым, разговорчивым и настороженно поглядывал на Холмогорова, сдвинув к переносице седые брови.
– Присаживайтесь, уважаемый. Извините, сана вашего не знаю.
– Я не рукоположен в сан, я человек светский, – устраиваясь на диван, коротко пояснил Холмогоров.
Хозяин кабинета забежал за стол, убрал пепельницу, спрятал газету и чашку. Лишь очки на шершавой дубовой столешнице оставил.
– Не знаю, смогу ли я вам чем-нибудь серьезно помочь. Но очень хочется, – быстро повернулся, постучал кулаком в стену. – У нас здесь оперативная связь такая.
Холмогоров смотрел на герань, на колючие пыльные кактусы и на решетку.
– В архиве даже запах иной. Все запущено, финансирование нулевое, а без финансов в наше время, сами понимаете, Андрей Алексеевич, ни туда и ни сюда. Я уже десять лет работаю вот на этом месте, – указательным пальцем Иван Иванович, как дятел клювом, подолбил по столешнице. – Ко всем ходил, ко всем обращался.
Я им говорю, история – это святое, наше прошлое. Без истории никак нельзя построить новую Россию. А начальство лишь руками разводит и говорит: "Ты уж там, Иван Иванович, сам как-нибудь выкручивайся. Вот, сантехнику поменял. Трубы здесь были довоенные, протекали, беда… Знаю я Погост, бывал там. А скажите, Андрей Алексеевич, Святейший что, вправду занемог? Я вот в газете давеча прочел…
– Занемог. Простыл. Уже поправляется.
– Вы его часто видите?
– Довольно часто.
– Тоже у него работа не простая, все запущено, – директор архива хотел пожаловаться на советскую власть, которая разрушала храмы, но тут же вспомнил о своем партбилете и распространяться на щекотливую тему не стал.
В дверь постучали. Вошла женщина лет пятидесяти, в вязаной кофточке, с сатиновыми нарукавниками. Директор представил Холмогорова. Женщина даже смутилась, встретившись взглядом с высоким широкоплечим мужчиной с короткой седоватой бородой. Холмогоров произвел на нее сильное впечатление.
– Всяческое содействие Андрею Алексеевичу. Все можно показывать. И ту, последнюю папочку, которую нам из Твери переслали… Да, да, да, Зинаида Васильевна, смело можете показывать. А пока Зинаида подготовит документы, может, чайку?
Холмогоров не отказался и уже через пять минут сидел с чашкой дымящегося чая.
Директор архива был осведомлен и о прошлом района, и о настоящем.
– Вот вас церковь погостовская интересует.
Так вы знаете, жив еще прежний ее священник, отец Никодим. Вы не поверите, Андрей Алексеевич, ему за девяносто, а он еще бодр, в трезвой памяти. Ему год назад медаль вручили. Начальство районное похлопотало, в области поддержали, и сам губернатор приезжал. Так что вы можете к нему сходить, он много интересного знает, всю жизнь там прожил. А девяносто четыре года – это не шуточки!
– Я слышал о нем. Отец Никодим, говорите? Фамилия, если мне не изменяет память, Гаврилов?
– Вот именно, Гаврилов, – директор архива изумленно взглянул на Холмогорова. Он сам не помнил фамилию престарелого священника.
Да и немудрено, редко кто к служителям культа обращается по фамилии. – Думаю, все готово, – сказал Иван Иванович, когда Холмогоров поставил чашку на блюдечко. – Пойдемте, я провожу. А заодно и свои владения покажу.
Вроде денег и нет, но по капельке привожу в порядок здание. Вот, стеллажи отремонтировали своими силами, новые поставили. Старые совсем уж развалились, на дрова пришлось отправить.
– Холодно здесь зимой? – двигаясь по узким коридорам, спросил Холмогоров.
– Да уж, честно говоря, не Ташкент. Зато летом, знаете ли, хорошо. Когда на улице жара, у нас прохладно, милое дело.
Экскурсия по архиву закончилась быстро.
Смотреть, в общем-то, было нечего. Холмогоров оказался в комнате с настольной лампой, старым письменным столом. Лампа горела, Зинаида Васильевна уже успела смахнуть пыль с двух перевязанных шпагатом коричневых картонных папок.
– Это все, – немного извиняющимся тоном произнесла она. – Если возникнут какие-то вопросы, не стесняйтесь, я в соседнем кабинете.