Как ни слабо знал Ковригин преступный мир, но облик матерого уголовника (а именно такими ему показались грабившие его дом бандиты) не вязался с обликом заядлого рыбака, способного рано встать, прошагать километров пять по дебрям под холодным, пронизывающим, моросящим дождем, потом сидеть не шелохнувшись, выжидать, пока клюнет… Нет, это слишком созерцательное времяпрепровождение не вязалось с бритоголовым угрюмым хамлом с психопатическими нотками в голосе.
«Что бандит может покупать в „Охотнике-рыболове“? — думал свое Ковригин. — Ну, ружье, патроны к нему, газовый пистолет, нож, намордник для пса… Что ему еще в его ремесле пригодится? Ну, линь какой-нибудь, цепь… все… А простой рыбак, разве он это покупает? Он удилища высматривает, лески, крючки, блесны, поплавки… Вот интересно даже проверить!»
Ковригин остановился посреди дороги, пошарил в карманах, вытащил чек и смятую пачку от сигарет «Парламент». Взглянул на оранжевую нашлепку ценника на пачке — тридцать рублей, — затем пробежал глазами столбец цифр в правом нижнем углу товарного чека. Сердце его обдала горячая волна. Вот это да!
— Как же я сразу не подумал! — и злясь на себя, и радуясь неожиданной удаче, пробормотал Ковригин.
Вот она, стопроцентная привязка сигаретной пачки к чеку. Теперь на все сто ясно: чек и смятая пачка принадлежали одному лицу.
— Ай да Ковригин! — с гордостью, неизвестно к кому обращаясь, повторял Василий.
Стоимость пачки сигарет, пробитая на ценнике, совпадала с последней суммой, пробитой на чеке неизвестным кассиром. Судя по чеку, покупалось несколько покупок, а напоследок попросил пачку «Парламента»…
— Теперь не скажите, это не простое совпадение! — снова сам с собой заговорил довольный Ковригин. — Это все не просто так!
Ему до щекотки захотелось поделиться своими выводами с каким-нибудь авторитетным лицом. Ни жена, ни сосед Егор не в счет. С кем-то действительно знающим в этой области, кто бы по достоинству оценил ковригинскую смекалку и настойчивость…
Обычная недоверчивость, настороженность, привычка не выбалтывать все, что у тебя на уме, — все эти полезные крестьянские черты ковригинского характера исчезли под давлением мальчишеской бесшабашности.
— Ну, начальник, пора тебя удивить, — хмыкнул Ковригин, резко меняя маршрут.
В начале пятого, когда районное начальство уже начинает покидать уютные норы своих кабинетов, Ковригин поравнялся со зданием райотдела. По привычке резко повернувшись на девяносто градусов, Ковригин вспрыгнул на крыльцо и толкнул тяжелые двойные двери.
Войдя в холл, разгороженный крашеной металлической решеткой, увешанный стендами с образцами правильного оформления документов, Ковригин пробился через плотную очередь без пяти минут совершеннолетних крашеных девиц в коротких расклешенных брючках (последний писк райцентровской моды) и старающихся держаться очень независимо юнцов, стоящих в очереди к паспортистке. Спросил у дежурного сержанта, наклонившись к окошку в решетке:
— Ширяев на месте?
— Вы по какому вопросу? — ответил сержант.
— Ты, сынок, случайно не из Одессы? — отеческим тоном поинтересовался Ковригин.
— Нет, а что?
— В Одессе очень любят отвечать вопросом на вопрос, — ухмыльнулся Ковригин, довольный шуткой. — Черкани пропуск, мне с ним поговорить надо по делу.
— Паспорт, — сухо ответил сержант.
Через пару минут Ковригин оказался по ту сторону решетки. Оказавшись в сердце казенного учреждения, он с любопытством огляделся по сторонам и пошел к лестнице, ведущей на второй этаж. В конце коридора, в темном тупике, лицом к стене стоял гипсовый бюст Ленина. Ковригин ему ухмыльнулся и подмигнул, вспомнив старый армейский стишок, который всегда приходил ему на память в связи с личностью вождя мирового пролетариата:
Разрубил березу на поленья
Он одним движением руки.
Мужики спросили: «Кто ты?» — «Ленин!»
Тут и охренели мужики.
Кабинет заместителя начальника райотдела выделялся среди остальных добротной, сверкающей лаком, широкой дверью, на левой половине которой сияла солидная гравированная табличка с именем и должностью владельца.
С майором Ширяевым, по местной кличке Шерифом (по слухам, сам же Ширяев ее себе и придумал), Василий Ковригин недавно встречался. Встреча эта носила характер частного визита, выражаясь языком дипломатического протокола, и оставила в душе Ковригина неясный осадок.
…Он с утра был дома, занимался ремонтом — при помощи электросверла, на котором закрепил щетку-насадку, соскабливал с потолка на кухне слой пожелтевшей побелки.
Работа эта, как известно, пыльная, шумная и грязная. Они с Еленой откладывали ее до лета, но теперь, после ограбления, решили: раз уж в доме все равно все стало вверх дном, не расставлять обратно все по местам, а навести настоящий порядок. Поэтому с утра в воздухе висела белая удушающая пыль, все полы покрывали слои газетных листов, а мебель, сдвинутая по углам, была укрыта старыми простынями и покрывалами. Елена, чтобы не дышать ядовитой пылью, ушла в баньку и устроила генеральную стирку.
И вот в разгар домашнего землетрясения у ворот их дома остановилась белоснежная, как платье новобрачной, машина, из нее вышел лысый полный мужик в замшевой куртке и, с любопытством поглядывая на ковригинские окна, направился через двор к крыльцу.
Оказалось, сам Шериф пожаловал, собственной персоной.
— Решил, наверное, посмотреть, что за кореш муровскому начальству объявился в нашем колхозе, — смеясь, говорил потом Василий.
Но в тот момент ему было не до смеха: такой важный чин пожаловал в дом, а тут, как назло, кавардак!
Ширяев постучал, вошел в сени, удивленно покрутил головой по сторонам. Увидел в кухне на стремянке белого, как в муке вывалянного, раздетого по пояс Ковригина, пошутил:
— Ничего себе пельмешек получился! — и не побрезговал поздороваться с хозяином за руку.
Расторопная Елена и в такой ситуации сумела выкрутиться. Быстренько провела гостя по газеткам в зал, где было чище, чем в других комнатах, на ходу сдернула с дивана присыпанный тонким слоем белой пыли чехол из простыней, усадила майора, достала из буфета бутылку коньяку, коробку шоколадных конфет, хрустальные рюмки. Пока Василий поспешно мылся, Елена уговорила гостя выпить и закусить, а когда муж вошел — поспешно скрылась за дверью и появилась через минуту в платье, с подправленной прической, с тарелками с горячей закуской в руках — диво, когда только успела…
Ширяев у них долго не засиделся. Задал еще пару вопросов про ограбление, как, да что, да во сколько произошло… В общем, все то, о чем Ковригин уже и ему рассказывал, и раза три повторил приезжавшему сюда следователю. Майор, следом за хозяевами пройдясь по всему дому, кивал, вникал, слушал, сокрушенно качал головой:
— Совсем обнаглели, отморозки… Ну ничего, Василий, твое дело под моим личным контролем. Найдем мы этих гнид, не волнуйся.
И все— таки Ковригину казалось, что майор чем-то остался недоволен. Что-то во взгляде Шерифа, холодном, отчужденном, не давало поверить не только в исполнимость его обещаний (это уж как повезет, найдут -не найдут), но даже в искренность его сочувственных слов.
Выпив и закусив, но весьма умеренно, по-деловому, Ширяев поднялся. Крепко пожал на прощание руку Ковригина, похвалил хозяйку, особенно ее фирменные помидорчики в желатиновом маринаде с чесноком:
— Объедение! Никогда таких маринадов не пробовал! Царские! Моя старуха такого не приготовит! — и стал прощаться.
Ковригины вышли проводить гостя до машины. Василий, стесняясь собственной неловкости, никак не мог решиться, в какой момент сунуть в багажник Шерифовой белоснежной иномарки две увесистые торбы со снедью, собранные расторопной Еленой, пока мужчины закусывали и обсуждали дела.
— Лишнее! Лишнее! — отмахиваясь от ковригинских щедрот, недовольным голосом повторял Ширяев. — Обижаешь, Василий!
Но в конце концов все-таки принял подношение.