— Хватит! — грохнул кулаком по столешнице Бронкур. — Ты переходишь всякие границы в своём заблуждении. Умолкни!
Сурово сдвинув брови, Бронкур посверлил взглядом ослушника. Сидящие рядом с Одборгом архиепископы Гридеха и Эштигера поднялись и демонстративно пересели. Даже секретарь, записывавший происходящее, и тот отодвинулся в сторону, словно стараясь показать, что он не имеет отношения к архиепископу.
— Я не умолкну, — Одборг поднялся. — Вы не хуже меня знаете, почему Юловар послал помощь вампирскому клану. Хиваши — вот кто наши исконные враги. Они овладели тайнами некромагии, и теперь поднятые ими мертвецы не бросаются на любое живое существо, а послушно исполняют волю хозяев. Вампиры противостоят попыткам хивашских шаманов проникнуть в Запретный предел, но их с каждой атакой становится всё меньше. Ваши государства находятся далеко от хивашских границ, а Ситгар — рядом. И если падёт Ситгар, следующими будете вы. Вспомните Величайшую битву — тогда некромагам противостояла могущественная империя. И сейчас наши государства — осколки этой империи, смогут уничтожить некромагическую заразу только в одном случае — объединившись. Вот где истинная угроза всему живому.
Одборг вгляделся в лица присутствующих и вздохнул. Всё бесполезно: ни архиепископы, ни, тем более, дряхлые умом патриархи не желают его услышать. С таким же успехом он мог бы распинаться перед обитателями коровника. Одборг снял с головы митру[3] и аккуратно поставил её на стол.
— Вспомните мои слова, когда орды поднятых мертвецов затопят города цивилизованного мира. Вечером я возвращаюсь в Ситгар. Если пожелаете вручить через меня королю Юловару указ об интердикте, я буду в таверне «Крест и череп».
Не поклонившись, он вышел с высоко поднятой головой. Когда за Одборгом закрылась дверь, один из эштигерских патриархов нерешительно прошамкал:
— Может, он не так уж и неправ? Зомби опасны. Иной раз они даже к нам в Эштигер забредают.
— Мудрейший, — Бронкур повернулся к старику, — вампиры и зомби — одного поля ягоды. И для нас хорошо, что они уничтожают друг друга.
— А если допустить, что Единый — слава ему вечная, не уничтожил вампиров именно потому, что они противостоят хиваши? — нерешительно предположил архиепископ Гергвальда — небольшого герцогства, находившегося на северной границе цивилизованного мира. — Тогда получается, что мы напрасно объявим интердикт…
— Не впадайте в ересь! — сурово оборвал его архиепископ Бронкурский. — Единый поддержит нас в наших благих устремлениях. Вопрос с интердиктом Ситгара — дело решёное. Но для этого необходимо избрать предстателя.
Вопрос об избрании главы Конклава, в общем-то, тоже был делом решёным. Бронкур не сомневался, что собравшиеся единогласно одобрят его кандидатуру. Взор архиепископа слегка затуманился, когда он представил, как возглавит великую войну святых воинов против немногочисленных, но таких дерзких магов.
— Вашвелич, мне скучно.
Подобная фраза, прозвучавшая из уст десятилетнего пажа, могла вызвать нескончаемые нотации у главного церемониймейстера дворца господина Ригинда. Но поскольку изрёк её здоровенный, как бельевой шкаф, каршарец, Ригинд только покачал головой и безнадёжно махнул рукой.
— Что опять, Гунвальд? — король, которого ничуть не возмутило столь странное обращение, посмотрел на каршарца.
То, как король называет по имени неотёсанного северного варвара, а тот запросто обращается к государю «вашвелич», приводило в тихое бешенство и капитана дворцовой гвардии. Рибрин, уже пятнадцать лет верой и правдой служивший королю, не осмеливался даже в мыслях обратиться к Его Величеству «на ты», а каршарец, появившийся при дворце пару месяцев назад, разговаривает с королём, как с давним приятелем.
Хотя, признавался себе Рибрин, каршарец имел на то некоторое право. Во-первых, как всем известно, северные варвары и подгорные гномы обращаются ко всем «на ты» — хоть к бродяге, хоть к королю. А во-вторых, Гунвальд отчаянно сражался с заговорщиками и едва не погиб. И в-третьих, ко всему прочему, Гунвальд фехтовал лучше всех, кого Рибрин знал, а отличных фехтовальщиков капитан знал немало. Поэтому Рибрин, искренне преданный короне, хоть и скрежетал зубами при виде такой непочтительности, но за жизнь короля в присутствии каршарца был спокоен.
Гунвальд расправил плечищи, звякнув при этом заговорёнными бронзовыми нашлёпками на кожаной куртке.