— А пулемёты? Я видел в боевой рубке…
— Есть пулемёты. Три «максима». Два в броневой рубке на оточных… шкворневых установках, один на корме на вертлюге — как противосамолётный.
— Зенитный.
— Да, зенитный. Но патронов нет — перед уходом из Комарно чешская армия всё забрала с собой. У мадьяр иной калибр, поэтому они их не сняли. Зачем пулемёты без патронов?…
Савушкин усмехнулся.
— Ну, с патронами заминки не будет — у нас с собой двенадцать тысяч винтовочных маузеровских патронов. Даст Бог, не пригодятся…А с топливом что?
Томек вздохнул.
— С топливом плохо. Нет топлива. У мадьяров есть, но… — И старик сделал движение пальцами правой руки, как будто пересчитывал купюры.
— Нужны деньги? — Савушкин улыбнулся.
— Да.
— У нас есть. Марки или фунты стерлингов?
Старик уважительно покачал головой.
— Тогда не вижу препятствий. Канистры у вас, в вашем камьоне, есть?
— Пару штук найдется.
— Маловато. Ладно, я что-то придумаю. Давайте марки… Хотя нет. Лучше фунты.
Савушкин кивнул, достал из верхнего накладного кармана кителя кисет, и выложил из него на стол десять банкнот по пять фунтов стерлингов. Старик кивнул.
— Отлично. Этого должно хватить. — Подумав, добавил: — Через час иду.
Савушкин, вспомнив Нитранске Правно, спросил:
— А вы такого Йожефа Пастуху знаете?
Томек подумал с минуту, а затем неуверенно уточнил:
— З Нитранского краю?
— Да, из Правно.
Старик кивнул и улыбнулся.
— Да, помню. Нас в корпусе было двадцать тысяч человек, но очень много кого я помню, особенно словаков… Он из четвертый артиллерийский полк, до войны был в Нитра. Остался в Америке. Да, помню. — И ещё раз улыбнулся.
— Эк вас судьба побросала — по всему миру… — Сочувственно произнёс Савушкин.
Старый Томек вздохнул.
— Не по своя воля. Мы, словаки — домоседы.
Савушкин кивнул.
— У вас тут почти что рай. Вон, — он кивнул на сад, — Завтра ноябрь, а листья ещё на деревьях. В шинели жарко. И хоть война — нет проблем с продуктами…
— Земля хорошая. И руки. Мой сад каждый год даёт тридцать пять или сорок центнер яблок или абрикосов — но надо за ним каждый день ухаживать. Обрезать, окучивать, лечить… Каждый день!
— Хм… А что вы с такой уймой фруктов делаете?
Бывший легионер ухмыльнулся.
— У меня своя винокурня, как это называют в России. Делаю или абрикосовицу, или яблоковицу.
— Это в смысле… фруктовый самогон? Палинку?
Хозяин кивнул.
— Можно и так их назвать. Продаю большой склад алкоголя. Продавал… Сейчас не знаю, что делать с палинкой этого года — все бочки залил. Мадьяры не берут, война. — Подумав, добавил: — Я вам с собой дам бочку сто литров!
Савушкин хотел было отказаться — но в последнее мгновение спохватился и удержал в себе вежливый отказ. Чёрт его знает, как дальше пойдёт, а сто литров палинки — это сто литров палинки, всегда может пригодится…
— Спасибо!
Старый легионер махнул рукой.
— Не про что говорить. — Затем, взглянув на настенные часы, деловито произнёс: — Пора к мадьярам, за топливом для лодки.
Савушкин кивнул.
— Хорошо, когда вернётесь — будет кто-то из наших. Мы думаем грузиться завтра утром.
— Правильно. Сегодня я с Иржи поставлю насосы, зальём соляр, проверим моторы, ночью кто-то из вас будет спать на «Гизелле» — а на рассвете пойдёте в Будапешт. Вечером будете там. Знаете, куда вам надо?
— Остров Чепель.
— Я дам вам карту реки — старая, но другой нет.
— Ещё раз спасибо!
Старый Томек вздохнул.
— Не про что говорить, едете в самый пасть волка…
Савушкин развёл руками.
— Такая служба…
Старик ничего на это не ответил, лишь вздохнул, затем встал, взял шапку и вышел из дома. Савушкин — надо признать, не без труда — разбудил Некрасова и тут же сам завалился спать, отчего-то будучи в отличном расположении духа — хотя на следующий день им и предстояла дорога в самую волчью пасть, как сказал старый легионер Томек…
Холодный резкий ветер гнал непрошенные слёзы из глаз и тысячами мелких иголок колол кожу лица — но ни Савушкин, ни Котёночкин не уходили в рубку, своим присутствием поддерживая бодрость духа рулевого — которым попросился быть Иржи, мотивируя это просто: «Плавил сом са по Дунаю, а никто з вас то не робил!».