— А что есть честь для мага? — Раздался насмешливый голос.
Вздрогнул не только Максим. Половский и его люди, те что держались на ногах, выпрямились на военный манер, как умели. Даже раненые, часть из которых страдала очень жестоко, постарались замереть стиснув зубы.
— Отец?
— Да, сын мой, он самый. Твой отец, а заодно глава рода, лично явился полюбопытствовать как его сын, его гордость, его наследник наконец, как же он справится с полученным делом. Не помешаю?
— Не помешаете.
— О! Вот речь не мальчика, но мужа. Чего же ты ждёшь?
— Мне не хочется этого делать, отец, вот я и жду, что дело сделается как-нибудь само.
— Отличные слова! Именно их я от тебя и ждал. Впрочем, так бы я ответил на любые твои.
— Вот что, Виктор, — обратился он к Половскому, — забирай своих героев штурма и выметайся. Здесь намечается семейное дело, при всем уважении и моей благодарности, вы — посторонние.
— Да, конечно, господин.
Все его люди засуетились, спешно поднимая раненых и выволакивая их наружу. Порою даже грубовато, отчего раздавалась глухая ругань и проклятия. Видя подобное усердие Соболев Старший смягчился:
— Легче, легче. Не добавляйте работы лекарю! Вы сегодня герои. Этот день навсегда войдёт в вашу память, ваши потомки будут помнить о нем. Проявите же к нему уважение, а заодно и к себе!
— Вы неплохо говорите, отец. — Максим подошёл ближе. Мгновение страха, поразившее его при внезапном появлении родителя, прошло, сменившись какой-то отчаянной смелостью крысы загнанной в угол.
— Да, это так, — самодовольно ответствовал он, — а ещё я неплохо делаю то что должно, что не могу сказать о тебе, сын мой. Почему я и здесь.
— Вы действительно думаете, что я совершу желаемое вами, отец?
— Ну да, а почему нет?
— Вы меня переоцениваете. Или недооцениваете. В данном случае это одно и то же.
— И что же я переоцениваю? — Юрий движением кисти послал заряд маны в одну из куч битого хлама, отчего часть сломанной мебели, а именно стол и два стула собрались в свой изначальный вид. Максим изумленно глядел на то как восстановленная мебель выдвинулась и переместилась к ним.
— Вот. А ты так не умеешь. Присядем.
Максим послушался. Отец так же уселся напротив, сняв с рук металлические перчатки и бросив их на стол. После чего, внимательно посмотрел на сына, и тот поежился от доброты его взгляда.
— Что же тебя останавливает, сын мой?
— Это неправильно.
— Что неправильно?
— Например то, что взгляд ваш полон понимания и человечности, а ваш приказ чудовищен и бесчеловечен.
— Вот как. Что же в нем такого? Ты как его понял, кстати, вообще?
— Вы сказали принести мне вам сердце и голову этой девочки.
— Ольги Мартыновой.
— Да, её.
— Так в чем же дело?
— При всем уважении, отец, не уверен, что вы поймёте меня вполне.
— Ты воду не лей, ты говори. А я уж постараюсь.
— Что же. Пусть. Она ребёнок. Вы предлагаете мне убийство ребёнка. То есть приказываете, а не предлагаете. Ещё и девочку. И не просто убийство даже, а расчлененку. Это как-то…слишком.
Соболев Старший смотрел на него с таким состраданием, что Максиму поплохело ещё больше. Он чувствовал себя мышонком в безжалостной руке. Взгляд его зацепил латные рукавицы отца, и он понял, что они для демонстрации того и лежат.
— Сын мой… ответь мне, известно ли тебе такое понятие как враг?
— Известно. Ну и что?
— Тебе неизвестно такое понятие, ты лишь слышал о нем. Ты испытывал к кому-то злобу, ненависть, поступал по-всякому к тем людям, я видел это. Но ты не знаешь что такое враг, и это твоя слабость. Уязвимое место. Одновременно — это твой плюс, преимущество, достоинство. Враг…это не то что существует в понятиях хорошо и плохо. Не то, что можно оценивать как человечно или нет. И это не жизнь и смерть. Враг — это зло, абсолютное зло. О враге не говорят с ненавистью, о враге не думают со злобой, врага даже не стремятся уничтожить при первой возможности, потому что врага нельзя уничтожить. Ты понимаешь меня хоть немного?
— Нет. И ещё меньше понимаю какое отношение к этой лекции имеет эта несчастная девочка?
— Ого, она уже и несчастная? Да она бы сняла с тебя кожу себе на перчатки при первой возможности!