— О, это было давно, — расслабился здоровяк, — на войне. Я ведь и в армии царской служил. Офицера неприятельского убил. И сапоги с него снял. В сержанты произвели. Эх. Были времена! Я разрубил голову этого пса так ловко, что…
Иван махнул рукой, отгоняя столь приятные воспоминания, и, убрав ложку за пояс, встал между всеми участниками планируемого действа.
— Значит так. Что мы имеем? Две справедливости не совпадают одна с другой, а стало быть присутствует несправедливость! Это нехорошо. Но справедливостей в данном случае всего две — и это хорошо! Это значит, что дело простое. Сравнить их, да посмотреть. С одной стороны Правда родительская, — кивнул он на мужика, — кормили девку, поили, растили, уму-разуму учили, одевали, обували, к труду приучали, собирались замуж выдать, да она бежать! Так?
Крестьянин спокойно кивнул.
— И тем самым девка ущерб нанесла немалый. Плюнула в лицо значит. Позор навлекла. Теперь соседям в глаза смотреть стыдно, и в старосты отцу путь закрыт, и прочих деток не пристроить нормально, кто же ее сестер замуж возьмет? Кто за братьев пойдет? Нет, кто-то и возьмет, да расходы какие? Кто-то и пойдет, да теперь какие? Всех унизила. Что же, в семье не без урода. Бывает. Желают родичи ее разумно наказать. И затравить собаками беглянку. Готовы дать двадцать серебряных монет. Воля семьи — закон. Да будет так.
Крестьянин вновь спокойно, даже как-то солидно, кивнул.
— Теперь другая Правда, — продолжал Иван, — бежала почему? Ну, били сильно, замуж не хотела, то есть хотела, да не за того. Банальность. И любви хотела. И вот хотенья-нехотенья эти к чему все привели? Отец узнал, что спуталась не с тем, ну и прибить хотел, да ты бежать успела. И, жизнь спасая, прибежала в суд. Мол, так и так, кругом я виновата, но жить хочу. Суд говорит: решайте на Арене. Да денег нет. А потому — родитель твой платит одну монету, чтобы найти защитника тебе, если не хочешь выйти в круг сама. Ты хочешь?
Девушка отрицательно замотала головой. В процессе речи Ивана, Максим смог присмотреться к "бегляночке", и она очень ему не понравилась. Она было определеено красива, но, в то же время вмней было нечто отталкивающее. Невысокая шатенка стояла переминаясь с ноги на ногу. Максим вдруг понял, что не так. Все ее части тела казались если не совершенством, то близкими к идеалу, однако же все вместе выглядело странно некрасивым. Так же и лицо: нос, губы, глаза, щеки, при рассмотрении отдельно, претендовали на оценку "замечательно", собранные же все вместе вызывали внутреннюю гадливость. "Ну и глаза, — подумал он, — ишь как бегают. Шальная девка. А лицо? Какое-то подленькое. Я хочу, и наплевать на все и всех. Такая действительно мать продаст, если вздумается. Отвратительный тип. Или мне кажется? Да нет, мерзкая дамочка. Молодая, да ранняя. Леди Винтер, блин, имени моей комы. Откровенная тварь. И за нее я должен сражаться? Да и сожрали бы ее песики, бровью не повел бы. Или я боюсь? Нет, правда дрянь какая".
— Давай, парень, — в голосе Ивана слышалось явственное желание ускорить процесс. Вперед и с песней. Любой. Валишь собак, получаем монету, и обед заиграет новыми красками! Ну чего встал? Песиков испугался? Так они умные, даже натасканы на лов, а не на бой. Ученые. Палку в руки и вперед! Не посрами меня, малохольный!
Максим сглотнул и вышел в центр прощадки.
"Жил не тужил, горя не знал, и за что мне все это", — думал Максим, отпрыгивая от наскакивающих псов, — "ну, баловался иногда, так чем я хуже прочих? Тоже мне, наказание! За что? Что и кому я такого сделал, что вышло вот так, голым трясу своим бесценным генофондом перед какими-то бешеными псинами? Да и не нужна мне уже эта водка…"
— Ай! — завопил он, когда одной из собак удалось обойти его палку и тяпнуть за ногу.
Укус оказался весьма болезнен, но хуже всего, что, буквально почуяв кровь, псы совсем озверели, если можно так выразиться. Макс же, напротив, изрядно струхнул и потерял в движении. Расплата пришла незамедлительно: одна из собак с бешеным рыком вцепилась в палку, а другая нацелилась в горло, и Максим смог лишь успеть прикрыться рукой, сразу захрустевшей в челюстях твари.
— Аааааааа, — заорал он во всю мочь от боли и страха, тогда как вторая собака бросила палку и челюсти ее сомкнулись там, где Максим боялся больше всего на свете.
Такого ужаса еще он в жизни своей не испытывал, Макс словно одеревенел, машинально вцепившись здоровой рукой за ухо животного, и закричал так, как и не знал, что может. Счастливый визгливый хохот, услышанный сквозь собственный крик, добил его окончательно, и Максиму показалось, что он лишился сознания.