— Ты ничего не сказал, парень, ничего из того, что мне хотелось бы услышать. У нас тут заговор, если ты не собразил до сих пор. И заговор стремительный, события поскачут быстрее призовой лошади. Я собирался посвятить тебя подробнее в конкретику дела, но этот позорнейший тошнотворный спектакль, что ты закатил мне с порога, заставляет пересмотреть не только планы, что ерунда, планы всегда меняются, но и приоритеты, поскольку любые планы основаны на том, что у людей в головах. Вот с этим с тобой и проблема. Ты видишь силу там, где ее нет. Это огорчает меня, сын. Логично ведь предположить, что из этого следует обратное: ты не видишь силу там, где она есть. А это чревато. Ложные взгляды на мир, на жизнь, на себя, все это неизбежно ведет в ад. Понимаешь меня? Ты что-то побледнел, тебе плохо?
— Нехорошо немного, сам не понимаю в чем дело.
— Бывает такое. У тебя, кстати, кровь течет. Но ты не ответил о понимании.
— Признаюсь, что был бы признателен, если бы вы объяснили, отец.
— Вижу, что придется. Но сперва остановим кровь.
Отец быстрым движением приложил лезвие ножа к ране плашмя, и кровь, которой натекла уже порядочная лужица, остановилась.
— Продолжай держать руку так же, вдруг мне придет в голову что-нибудь еще. — Он тепло улыбнулся. — А запах крови неплохой антураж для беседы двух хищников, как считаешь?
— Как вы считаете, так и будет, отец.
— Это был комплимент, болван, и комплимент незаслуженный, какой из тебя хищник?! Шакал самое большее. Падальщик. Но вижу толку мне здесь не добиться, придется продолжать самому. Дело все в том, что до того как ты стал моим сыном, ты был слаб. И остался таковым, хоть и получил все способности. А реализовать можешь не все, как раз по этой причине. А мне нужно, чтобы мог все, как и положено потомственному воину.
— Вы хотите чтобы я стал точной копией вашего. ээээ…первого сына? — Максима начало потрясывать, он был готов поспорить, что поднялась температура.
— Ты и есть мой сын, тупица. Что ты там навоображал о переселении душ — забудь. Ты. Мой. Сын. Такая у нас с тобой ситуация. И нам с этим жить, хоть и недолго, вероятно.
— Я признаю это, в чем же дело, отец? — Максиму стало проще придавать голосу равнодушие, он даже сам удивился услышав собственное звучание.
— А мне не надо твоего признавания, мне надо, чтобы ты был им. Раздвоение личности и тому подобное — бред. Ты или станешь таким как был раньше, или погибнешь. Ну и много кто погибнет заодно. А разницу между тобой прошлым и нынешним я определил вполне точно, и повторяю: ты видишь силу там, где ее нет, и не видишь там, где она есть.
— Ну так скажи мнне, отец, в чем сила? — Не сдержал глупой улыбки Максим. Сюрреализм он любил не меньше черного юмора.
— Легко, только взбодрю тебя немного. — И Соболев Старший молниеносным движением отхватил половину безымянного пальца сына, на этот раз сразу остановив кровь тем же ножом. Максим зашипел от боли, что сразу не понравилось отцу.
— Не шипи, не баба! — Строго произнес тот. — А силу ты видишь в том, что в твоей многострадальной голове лежит на полке под названием "отмороженность". Это очень большая ошибка и заблуждение. Более того — оружие слабых. Быть беспредельщиком — упорство слабака. Он может пройти долгий путь, столь долгий, что и сам позабудет с чего начинал, но всегда в его начале, а значит всей последующей сути, будет слабость.
— Я не совсем вас понимаю, отец.
— Что тут понимать, тут представлять надо. Был человек маленький, и вдруг — большой начальник. Что ты на это бы сказал со стороны?
— Что повезло мужику. Респект. Оказался в нужном месте в нужное время.
— А если он при этом ведет себя как нищий дорвавшийся до бесплатного?
— Ну, если при этом он не нарушает закон, то..
— Какой закон еще, в **пу, парень?! Какой закон?! — Воскликнул отец. — Наполнить бассейн коньяком и лежать в нем — не нарушает никакого закона. Покрасить себе яйца золотом — не запрещается. Купить фалангу проституток — ради бога, если их не запретили в очередной раз, конечно. Но ты на все подобные самореализации ответишь лишь "имеет право"?! Ты воистину жалок, сын мой.
— А что бы вы хотели, отец? Морального осуждения? Нравоучений? Борьбы за чужую и чуждую мне нравственность? Вы упрекаете меня в переоценке самого себя, пусть! Но тут же ждете от меня куда большего самомнения, верно ли я вас понимаю? Чтобы я мнил себя тем, кто вправе указывать посторонним мне людям как себя вести? Которым я как раз не папа, не родственник? Чтобы я, знающий за собой немало и слабости и прегрешений, чтобы вы обо мне не думали, занялся фарисейством? Во имя чего? Тем более, что результат понятен: все нормальные люди будут смотреть как на дурачка не от мира сего, в лучшем случае, а те, кому я стану все это указывать, просто пошлют куда подальше! И будут правы. — Максим сам не заметил как стал заводится, нечаяно двинув покалеченной рукой, отчего прикусил язык, но упрямо возвратил руку в прежнее положение.