Теперь сам Сигурд поднял руку. Эрик улыбнулся, приглашая ярла подхватить песню, что тот и сделал не сладким, приятным, но грубым, зычным и сильным голосом.
Так, купаясь в звуках пения, я и заснул.
Глава четвертая
Мы снова взялись за весла. Я постепенно привыкал грести и предпочел бы делать это один, но знал, что гребля отвлекает мысли Эльхстана от морской болезни. Поэтому я позволял ему сидеть рядом со мной у борта и двигать руками вместе с веслом, не напрягая их. С утра дул лишь слабенький ветерок, из чего следовало, что все до одной пары рук были нужны, чтобы вести «Змей» по спокойному морю. Однако гладкая рукоятка весла, натирающая мозоли, размеренный ритм гребли, плеск лопастей в серой воде приносили мне какое-то странное утешение. Прежде я чувствовал себя пленником, теперь понимал красоту «Змея», видел волшебство в том, как он рассекал волны, унося нас от беды.
— Не могу понять, Эльхстан, как мне удается говорить на их языке, — сказал я, переводя тяжелое дыхание.
Старик продолжал смотреть прямо перед собой, словно ничего не слышал.
— Откуда взялся тот нож, который ты нашел на мне?
Эльхстан, тряхнув жидкими седыми волосами, тяжело вздохнул. Я понимал, что он только притворялся уставшим, но перестал донимать его вопросами. Мой рассудок погрузился во мрак, тщетно пытаясь найти ответы на них. Моим самым первым настоящим воспоминанием было то, как я пришел в себя дома у Эльхстана. Помню, я чувствовал себя опустошенным, выжатым, обессиленным. Отец Вульфверд назвал странного чужака черным ангелом сатаны. После этого все сторонились меня так, как чураются коровьего навоза, валяющегося в поле. Да, все, кроме Эльхстана. Вначале я не мог говорить на его языке, но приносил ему дерево, ловил рыбу, работал усердно, чтобы он не считал меня бесполезным ленивым лисьим хвостом, как называл других деревенских мальчишек Гриффин. Но Эбботсенда больше нет. Может быть, вместе с деревней погиб и ответ на мой вопрос.
Весла продолжали двигаться вперед и назад. Их было двадцать шесть, все разной длины в зависимости от изгиба корпуса судна. Они вспарывали воду в безукоризненно слаженном ритме. Эльхстан кряхтел с каждым гребком. Я предложил ему отдохнуть, но он отказался.
— Эй, англичанин, перестань лаять! — проворчал Флоки Черный, сидящий у правого борта.
Он был черноволосым, черноглазым и угрюмым, поэтому, конечно же, и получил такое прозвище.
— Этот долбаный немой издает такие же звуки, как женщина, которую обихаживает жеребец.
— Послушай, Флоки, оставь старого пердуна в покое, — сказал сидевший у него за спиной Олег.
Этот суровый норвежец говорил очень редко.
— Эй, Озрик, наши девчонки дома перешептываются, что Флоки родился от противной старой волчицы в самую отвратительную ночь в году.
— Тогда у нее на заднице вскочил здоровенный чирей, отчего она стала еще более злобной, — вставил воин по имени Эйульф, и все остальные расхохотались. — Флоки просто завидует старику, потому что никто не хочет с ним разговаривать, — продолжал он. — Разве не так, Черный?
Тот нахмурил брови, отчего его внешность стала еще более зловещей.
— Мне приходится делить свой корабль с англичанами, и вы еще спрашиваете, чем я недоволен, — со злостью бросил он. — Кроме того, я проголодался, — пробормотал Флоки.
Норвежцам никак не удавалось добыть достаточно мяса. Они не могли без него жить и считали, что обеспечивать их этим продуктом должен ярл. Но мы уже давно доели свежее мясо, захваченное в Эбботсенде, а соленую свинину и баранину Сигурд держал про запас. Я успел уяснить, что иной раз проходит много дней кряду, а возможность высадиться на берег, не рискуя нарваться на врага, так и не подворачивается. На кораблях было вдоволь сыра, скандинавы без труда ловили столько рыбы, сколько нужно, но этим все и ограничивалось. Сыр и рыба изо дня в день!.. Даже Эльхстану надоела макрель, хотя я раньше никак не мог предположить, что когда-нибудь доживу до такого дня. Если бы Гриффин был жив, то не поверил бы в это.