— Если хоть пикнешь, то я оставлю твой труп волкам, — прошипел Глум и врезал мне между лопаток рукояткой меча.
Он развернул меня к себе лицом и сорвал с пояса нож с костяной рукояткой, то единственное, что связывало меня с прошлым, погруженным во мрак. Веохстан, Кинетрит и отец Эгфрит ковыляли впереди. Люди Глума торопились уйти как можно дальше от волчьей стаи. Из темноты нас атаковали ветки и колючки, обдирая лица и руки. Изменник торопился, понимая, что переступил черту и обратного пути нет. Он откололся от братства, предал своего ярла. Тот обязательно убьет его, если встретит. Сигурд уже отрубил Глуму руку, теперь он отправит кричащую душу мерзавца в загробный мир.
Торгильс вдруг зашипел и повалил Веохстана на землю. Мы тоже пригнулись.
Где-то рядом тихо заржала и зафыркала лошадь. Легкий ветерок шуршал листьями над нашими головами, доносил бряцание оружия и поскрипывание кожи. Через мгновение сырой неподвижный мрак леса заполнил треск ломающихся сучьев. Однако всадники направлялись не к нам. Они углублялись в лес, в сторону волчьей стаи. Норвежцы спали, доверившись боевым товарищам, которые должны были предупредить их о приближении врага. Однако часовые больше не стояли на валу, вглядываясь в ночную темноту. Они спешно уходили на юг вместе с пленниками-англичанами и книгой, переписанной святым Иеронимом.
Мои кольчуга, шлем, меч и щит остались там, рядом с костром, где я положил их на землю. Я чувствовал себя беспомощным в одной рубахе, кожаной куртке, плаще и штанах. Мне оставалось благодарить судьбу хотя бы за то, что я лег спать в сапогах. Я прикоснулся к амулету с образом Отца всех, висящему на шее, ища в нем поддержки, затем снова поежился.
Первые лучи солнца лениво проникли сквозь полог леса, позолотили листву, затем коснулись сырой земли и согрели мне щеку. Я со страхом ждал, что лес вот-вот взорвется, вспыхнет ревом битвы, когда люди Сигурда проснутся и обнаружат, что окружены всадниками короля Кенвульфа. Затем до меня дошло, что мы ушли слишком далеко. Если до нас что-нибудь и донесется, то не более чем приглушенный стон. Я обратился с молитвой к Одину, богу войны, и Тиру, любителю сражений, прося у них, чтобы мои друзья остались живы. Пусть Свейн, Флоки, Улаф и Сигурд сейчас стоят над трупами англичан и допивают эль короля Кенвульфа в честь победы над врагом.
— Ты мерзкий червь, Глум, — сказал я и плюнул ему под ноги.
Он развернулся и ударил меня кулаком в лицо.
Не обращая внимания на кровь, текущую из разбитой губы, я улыбнулся и сказал по-английски:
— Он не знает, что я отрублю ему другую руку и засуну ее в его задницу, — сказал я по-английски.
— Только в том случае, если я тебя не опережу, — огрызнулся Веохстан.
Торгильс толкнул парня вперед и пригрозил скормить его язык воронам.
— Куда нас ведут, Ворон? — тихим жалобным голосом проскулил монах.
Но я сам этого не знал, поэтому промолчал. Единственным ответом, который получил маленький человечек, стал толчок в спину древком копья от Торлейка.
День обещал быть теплым. Лес начинал редеть, и я наконец увидел солнце над цветущими деревьями. Бледно-золотой диск сиял на голубом небе. По моему лицу струился пот, обжигая рассеченную губу, но Глум не давал нам воды. Мы могли только с завистью смотреть, как норвежцы жадно прикладывались к полным бурдюкам.
Кинетрит стала бледной, как небо. Ее золотистые волосы потускнели, подол юбки обтрепался и покрылся колючками.
— Глум, дай девушке воды, — сказал я. — Или ты боишься ее так же, как и меня?
Я сморозил глупость и прекрасно понимал это. Глум даже с одной рукой оставался свирепым воином. Разумеется, он меня не боялся.
— Ты жив только потому, что владеешь их языком, — сказал он и кивнул на Веохстана. — Поэтому ты можешь быть мне полезен.
Однако в глубине души Глум, наверное, все-таки остерегался моего кровавого глаза и никак не мог понять, чем же вызван интерес ярла ко мне. Он поколебался, но взял у Торлейка бурдюк, поднес его к губам Кинетрит и дал ей напиться. Судя по всему, Веохстан догадался, что я сказал. После того как девушка утолила жажду, он с благодарностью мне кивнул.