— Jigrash kul kukh?— спросил слуга.
Она покачала головой.
— Низкий готик? — предпринял еще одну попытку Септим.
Она снова покачала головой, глаза расширились при виде едва различимой за его ниспадающими волосами обширной бионики. Она потянулась потрогать, отбросить волосы в сторону, но он мягко шлепнул ее по руке.
— Operor vos agnosco?— спросил он.
Она прищурилась и кивнула, коротко дернув головой.
Чудесно, подумалось Септиму. Какой-то захолустный вариант высокого готика — языка, который он в любом случае едва знал.
Слуга осторожно подвел женщину, которая, похоже, была одета в мешанину из различных награбленных имперских одеяний, к краю широкого прохода. Потребовалось несколько минут, чтобы объяснить, что ему нужно. В конце сбивчивого изложения она снова кивнула.
— Mihi inzizta, — сказала она и сделала знак следовать за ней.
— Ну, наконец-то, — тихо произнес Септим. Марук вновь двинулся следом. Вглядевшись в ведро женщины, он понял, что оно не совсем пустое. На дне постукивали три плода, похожие на маленькие коричневые яблоки.
— Тебе была нужна торговка фруктами? — спросил он Септима, и по выражению лица было видно, о чем он думает: что второй слуга спятил.
— Помимо прочего, да, — тот не повышал голоса в толпе.
— Не скажешь, зачем?
Септим бросил через плечо пренебрежительный взгляд.
— Ты слепой, что ли? Она беременна.
Рот Марука приоткрылся.
— Нет. Ты же не серьезно.
— Как, по-твоему, Легион делает новых воинов? — прошипел Септим. — Дети. Нетронутые порчей дети.
— Прошу тебя, скажи, что ты не…
— Марук, я тебя здесь оставлю, — тон Септима стал ледяным. — Клянусь, если ты все еще больше усложнишь, я тебя здесь оставлю.
Трое свернули в прилегающий коридор, женщина вела их, продолжая сжимать ведро. Тут было менее людно, но все равно слишком много свидетелей. Септим выжидал момента.
— Что ты ей сказал? — наконец, спросил Марук.
— Что хочу купить еще фруктов. Она ведет нас к другому торговцу, — он снова глянул на пожилого мужчину, и его голос оттаял. — Этим занимаемся не только мы. По всей станции верные Когтям слуги играют в такую же игру. Это… это просто то, что нужно сделать.
— Ты так уже делал?
— Нет. И планирую сделать все правильно, чтобы вскоре не пришлось делать снова.
Марук не ответил. Они шли еще несколько минут, пока не поравнялись с маленьким и темным боковым туннелем.
Человеческий и аугметический глаза Септима медленно оглядели вход в коридор. Если он не сильно сбился с пути в ужасном лабиринте, то проход должен был вывести их обратно к кораблю быстрее, чем возвращение по этой магистрали.
— Готовься, — шепнул он Маруку и снова похлопал женщину по плечу, коснувшись края шеи серебряным кольцом на пальце. Она остановилась и обернулась.
— Quis?— казалось, она в замешательстве. Толпа продолжала проплывать мимо, и она прижимала ведро к животу.
Септим молчал, наблюдая, как ее веки опускаются. Как только глаза начали закатываться, он плавным движением подхватил ее, удержав в вертикальном положении. Всем наблюдателям — тем немногим, кто вообще обращал внимание, направляясь по своим делам — показалось, что он внезапно обнял ее.
— Помоги, — скомандовал он Маруку. — Надо доставить ее на корабль, пока она не пришла в чувство.
Марук подхватил выскользнувшее из безвольных пальцев ведро. Они оставили его у стены коридора и понесли женщину между собой, положив ее руки себе на плечи. Ноги двигались механически, глаза перекатывались, как у пьяной. Она шла с похитителями навстречу новой жизни в рабских трюмах «Завета крови».
Октавия плотно запахнула куртку, выходя из общего помещения для мытья. В коридоре ждало своей очереди к перезаполненным очистным стойкам несколько смертных членов экипажа, которых не пускали внутрь вооруженные слуги. По очевидным причинам она должна была мыться в одиночестве. Эти причины были известны экипажу, но, казалось, только усиливало их неприязнь к ней.
Когда Октавия вышла в коридор, большинство из них отвели глаза. Несколько сделали суеверные жесты, отгоняя зло, что показалось ей странным, учитывая то, где жили эти люди. Она тихо попросила двоих слуг забрать из комнаты тело Телемаха и избавиться от него так, как они посчитают нужным.
Она уходила, а у нее за спиной шептались на нострамском. За всю свою уединенную жизнь она еще никогда не ощущала себя настолько одинокой. По крайней мере на «Звездной деве» никто не испытывал к ней ненависти. Боялись, разумеется, поскольку страх перед присутствием навигатора был столь же неоспоримым наследием ее рода, как и третий глаз. Но здесь все было иначе. Они испытывали к ней отвращение. Даже корабль презирал ее.
За ней по пятам скакал Пес. Какое-то время они шли молча. Ее не заботило, куда она направляется.
— Теперь вы пахнете очень по-женски, — безучастно произнес Пес. Она не стала спрашивать, что это означает. Вероятно, это вообще ничего не значило. Всего лишь еще одно его ослепительно-банальное суждение.
— Не думаю, что хочу продолжать так жить. — сказала не сбавляя шага и глядя на стены поверх его головы.
— Нет выбора, хозяйка. Нет другой жизни.
Трон, ее глаз болел. Под повязкой неуклонно усиливался раздражающий зуд. Требовалось предельное напряжение, чтобы не вцепиться в кожу вокруг закрытого глаза, успокаивая больное место ногтями.
Октавия продолжала идти, без разбора сворачивая то налево, то направо. Она была готова признать, что предается жалости к самой себе, но чувствовала, что за последнее время заслужила такую поблажку.
Вдалеке она услышала слабый визг, судя по звуку, кричала женщина, но он слишком быстро оборвался, чтобы можно было сказать наверняка. Где-то поблизости, приглушаемые толстыми металлическими стенами, начали выбивать глухой промышленный ритм молотки, или что-то вроде них.
Глаз вновь затрепетал так, что закружилась голова. Теперь ее тошнило от боли.
— Пес? — она остановилась.
— Да, хозяйка.
— Закрой гла… Забудь.
— Да, хозяйка, — он перестал хромать и осмотрелся, пока Октавия снимала повязку. Кожа на лбу была липкой от пота, плоть практически горела от прикосновений. Она дунула вверх, но это ничего не дало, только всколыхнуло несколько влажных прядей и заставило ее почувствовать себя по-дурацки. И уж точно не охладило.
На нос закапал пот. Она стерла его и заметила на пальцах темное пятно.
— Трон Бога-Императора, — выругалась она, глядя на руки. Пес задрожал от проклятия.
— Хозяйка?
— Мой глаз, — произнесла она, вытирая руки о куртку. — Он кровоточит.
Слова повисли в воздухе между ними, а лязг ударов стал громче.
От прикосновения ко лбу она поморщилась, но все же провела повязкой по раздраженной плоти. Строго говоря, глаз не кровоточил. Он плакал. Кровавые капли были его слезами.
— Где мы? — спросила она дрожащим голосом, ее дыхание туманом заклубилось перед лицом.
Пес принюхался.
— Апотекарион.
— Почему так холодно?
Сгорбленный раб вытащил из-под лохмотьев свой потрепанный дробовик.
— Не знаю, хозяйка. Мне тоже холодно.
Она заново надела повязку, а Пес прицелился в бесконечные тени.
Перед ними со скрежетом распахнулась на тяжелых шестернях массивная переборка, ведущая в апотекарион. Исходящий изнутри звенящий стук стал более громким и реальным.
— Пес? — теперь она шептала.
— Да, хозяйка?
— Тише…
— Простите, хозяйка, — прошептал он. Тупорылый дробовик следил за раскрытой дверью и тем, что открылось за ней. Во мраке стояли голые и безмолвные хирургические столы.
— Если увидишь там рожденную в пустоте, я хочу, чтобы ты ее застрелил.
— Рожденная в пустоте мертва, хозяйка, — он глянул через плечо, беспокойно наморщив обезображенное лицо.