Вознесенный снова обернулся, и его глаза впились в лицо Талоса с бесстрастным и бездушным упорством существа, порожденного океанскими глубинами.
— Я снова хочу испытать гордость. Я хочу гордиться нашими боевыми заслугами. Хочу гордиться своими воинами. Гордиться тем, что облачен во тьму. Мы должны восстать снова, в величии, превосходящем былое, или сгинуть навек. Я стану бороться за это, брат. И я хочу, чтобы ты сражался рядом со мной.
Талос оглянулся на обветшавшее оборудование и пустые столы. Вознесенный против воли восхищался той стойкостью, с которой воин переносил терзавшую его боль. Что-то — какая-то сдержанная эмоция — блеснуло в здоровом глазу Пророка.
— Чтобы отремонтировать корабль и восстановить силы, нам снова придется сделать стоянку в Зрачке Бездны.
— Так мы и поступим, — проворчал Вознесенный.
Талос не ответил, позволив тишине говорить за него.
Вознесенный снова облизнул черные губы.
— Возможно, на этот раз нам не придется проливать столько крови.
В ответ Талос с усилием втянул воздух.
— Я помогу тебе, — сказал он наконец.
Когда Пророк вышел из апотекариона, растрескавшиеся губы Вознесенного растянулись, отдаленно напоминая улыбку. Дверь закрылась за спиной Талоса с металлическим лязгом.
— Конечно, ты мне поможешь, — прошептало существо в холодную пустоту комнаты.
Дверь захлопнулась, оставив его в одиночестве в каком-то из коридоров в верхней части корабля — и предоставив полную свободу поразмыслить над словами Вознесенного. У Талоса не было никаких иллюзий: существо предложило мирное соглашение лишь ради собственной выгоды, и все уверения Вознесенного не ослабили бдительности Пророка. «Завет» стал небезопасен, в то время как напряжение между Когтями нарастало.
Когда, по мнению Талоса, он отошел достаточно далеко от апотекариона, поступь Пророка замедлилась. Приходилось постоянно вытирать кровь со здорового глаза, что изрядно раздражало. Обожженная половина лица замерзла, и холодный воздух поглаживал ее колючими пальцами. И кроме всего прочего, с каждым слабым ударом сердец по телу разносилась волна боли.
Оставаться здесь в одиночестве было неблагоразумно. После апотекариона ему в первую очередь следовало направиться к трюму с рабами. Если Вознесенный желал, чтобы его отряд стал сильнее, чем прежде, для этого требовались обученные слуги, артиллеристы, мастера-оружейники, но больше всего легионеры. Последнее было наиболее сложным, но в принципе достижимо. Станция Ганг стала поставщиком не только ресурсов, но и человеческого материала.
Пророк свернул в один из боковых коридоров. При каждом шаге сердц а в груди судорожно сжимались. Они не бились, а трепетали, — казалось, Талос слышит гудение перетруженных органов. Накатила новая волна тошноты, непривычная и непрошеная. Генетические изменения, которым он подвергся в юности, сделали его практически нечувствительным к головокружению в человеческом понимании этого слова, но сильные стимулы все еще могли вызвать дезориентацию. Боль, как оказалось, тоже.
Четыре шага. Четыре шага на север по коридору, прежде чем он привалился к стене. Рот заполнился медным вкусом крови и кислым привкусом секрета слюнных желез. Выдох перешел в припадок тошноты, и его вырвало кровью. Лужа, образовавшаяся на стальном покрытии палубы, шипела и пузырилась — в кровь попало достаточно едкой слюны, чтобы превратить жидкость в кислоту.
Что-то замкнуло в коленном суставе — наверняка поврежденное волокно, неспособное больше сокращаться. Пророк оттолкнулся от стены и захромал прочь от все еще шипящей лужи. Он в одиночестве двигался по темным туннелям корабля. С каждым шагом под кожей вскипала новая порция боли. Рывок — и мир перевернулся. Металл загремел о металл.
— Септимус, — шепнул он в темноту.
Какое-то время все силы уходили на дыхание — он прогонял через легкие застоявшийся воздух корабля, чувствуя, как что-то горячее и мокрое капает из пробитого черепа. Зови не зови слугу, теперь не поможет. Да будут прокляты кости Дала Кара. На какую-то исполненную злорадства секунду он представил, как отдает шлем Дала Кара рабам, чтобы те использовали его в качестве ночного горшка. Соблазнительно. Очень соблазнительно. При мысли о такой ребяческой мести на его окровавленных губах заиграла слабая, виноватая улыбка — пусть даже в реальности он никогда не совершил бы такого мелочного поступка.
Прошла вечность, прежде он снова заставил себя подняться на ноги. Умирает ли он? Талос не был уверен. Он и Ксарл приняли на себя основной шквал болтерного огня Третьего Когтя. Их доспехи оказались загублены вчистую, и Талос отлично понимал, что его раны должны быть очень тяжелыми, если длинный порез в боку не желает затягиваться. Во что превратилось его лицо, сейчас меньше волновало Пророка, однако, если не принять мер в ближайшее время, ему понадобится обширное хирургическое вмешательство и бионические имплантаты.
Еще дюжина шагов — и зрение поплыло. Талос заморгал, но это не помогло. Судя по жжению в инъекционных портах, доспехи затопили его тело синтетическим адреналином и обезболивающими уже до критического уровня.
Вознесенный не ошибся. Раны Талоса были куда серьезнее, чем он желал признать. От потери крови его руки уже лишались чувствительности, а ноги налились свинцом. Загон для рабов подождет час-другой. И все же его пальцы нащупали резервный вокс-линк на вороте доспеха.
— Кирион, — прошептал он в бусину вокса. — Септимус.
Как же короток список имен тех, кому он может полностью довериться…
— Меркуций, — выдохнул раненый.
И затем, удивив себя самого:
— Ксарл.
— Пророк?
Ответ раздался из-за спины. Талос обернулся, тяжело дыша и пытаясь удержаться на ногах.
— Нам надо поговорить, — сказал вновь пришедший.
Секунда ушла у Талоса на то, чтобы опознать голос. Зрение все еще не прояснилось.
— Не сейчас.
Он не потянулся к оружию. Для угрозы это было слишком прямолинейно, да и Талос не чувствовал уверенности, что сумеет сейчас удержать меч или болтер.
— Что-то не так, брат? — Узас протянул последнее слово с особенным удовольствием. — Ты паршиво выглядишь.
Как на это ответить? Давление в грудной клетке подсказало, что, по крайней мере, одно из легких отказывает. У лихорадки был душный, мерзкий привкус инфекции — подарок тысяч болтерных осколков, вонзившихся в тело. Добавьте к этому потерю крови и тяжелую физиологическую травму, плюс слабость от передозировки боевых наркотиков, автоматически введенных в организм системами брони… Список можно было продолжить. Что касается его левой руки… она теперь вообще не двигалась. Возможно, потребуется заменить ее протезом. Эта мысль совсем не радовала.
— Мне надо к Кириону, — сказал он.
— Кириона здесь нет. — Узас театрально оглядел пустой туннель. — Только ты и я.
Он подошел ближе.
— Куда ты направлялся?
— В загоны для рабов. Но они подождут.
— Так сейчас ты ковыляешь к Кириону?
Талос сплюнул комок розоватой жгучей слюны. Она немедленно начала проедать палубу.
— Нет, сейчас я стою здесь, споря с тобой. Если тебе есть что сказать, говори быстро. Меня ждут дела.
— Я чую запах твоей крови, Талос. Она течет из ран, словно молитва.
— Я никогда в жизни не молился. И не собираюсь начинать сейчас.
— Ты все воспринимаешь так буквально. Так прямо. Ты настолько слеп ко всему, кроме собственной боли.
Воин обнажил меч — не массивный цепной клинок, а серебристый гладиус длиной с его предплечье. Как и остальные бойцы Первого Когтя, он носил это оружие последнего удара в наголенных ножнах.
— Настолько уверен, — Узас огладил край клинка, — что тебе всегда будут повиноваться.
— Я спас тебе жизнь нынешней ночью. Дважды. — Талос улыбнулся сквозь заливающую лицо кровь. — А ты решил отплатить мне этим скулежом?
Узас все еще поигрывал гладиусом, переворачивая его в бронированных перчатках, разглядывая сталь с деланой беззаботностью. Кровавый отпечаток пятерни пятнал краской наличник воина. Когда-то, одной далекой ночью, это была настоящая кровь. Талос вспомнил молодую женщину, которая билась в руках его брата, бессильно царапая окровавленными пальцами шлем Узаса. Вокруг них пылал город. Женщина извивалась, пытаясь избежать того самого клинка, который его брат держал сейчас в руках, — клинка, распоровшего ей живот.