— Давай, куколка, пора тебя снять отсюда, — сказал Грейсон, осторожно поднимая меня. Я застонала, когда он меня коснулся, и медленно спустил с карусели. Я упала в его объятия, слишком слабая, но подняла глаза.
— Никогда больше, — выдавила я.
— Но… — Начал было Грейсон, но я его перебила.
— Нет… никогда, — отрезала я, чувствуя, как саднит горло. — Я больше никогда не сяду на эту лошадь, — прошептала я, закашлявшись и прижавшись лбом к его груди, пока приступ не прошел. Я посмотрела на него так, чтобы он понял, что я не шучу. — Никаких крестов, и ничего другого, что ты там придумал. Я буду работать с тобой, можешь хоть приковать меня к себе, если хочешь. Но больше я не буду куклой на показ. Только для тебя, — добавила я твердо, насколько позволил мой осипший голос.
Грейсон поцеловал меня в лоб, поднимаясь по лестнице в свою квартиру.
— Хорошо, куколка. Только если сама захочешь. А пока буду учить тебя работать барменом, — согласился он.
— Спасибо, — пробормотала я, расслабляясь, радуясь тому, что бой, который, как я думала, затянется, закончился. — Грейсон?
— Да, куколка?
— Ты правда отдашь деньги ветеранам?
— Конечно. Я держу свои обещания. Я удвою собранную сумму и выпишу чек, — заверил он.
Моя нижняя губа задрожала, и эмоции, которые бурлили внутри, взяли верх. Глаза защипало, когда Грейсон окончательно разрушил все стены вокруг моего сердца.
— Я люблю тебя, — выпалила я, и слезы потекли по щекам.
— Я жажду тебя, как последнего глотка воздуха, — тихо ответил он, мягко коснувшись моих губ. В этом легком поцелуе я почувствовала всю его любовь. Мое сердце официально принадлежало ему.
АЛОРА
Я смотрела на Эви, пока мы сидели на скамейке в парке. Это было одно из моих любимых мест в городе — прямо в центре находились конюшни. Лошади часто гуляли неподалеку. Я иногда подрабатывала там, когда требовались дополнительные руки, но, как бы я ни любила лошадей, ужасно боялась работать с ними. Сегодня лошадей не было, не удивительно — в такую жару все прятались в тени.
Потягивая молочный коктейль, я смотрела на дорогу, когда мимо проехала машина и посигналила. Я напряглась, пока она не скрылась вдали. Дурацкие нервы. Я знала, почему такая нервная: мне снился один и тот же кошмар, где Эви в беде и зовет меня, а я не могу до нее добраться. Посмотрев на сестру, я не могла поверить, как сильно она изменилась за последний год. Хотя ей было всего тринадцать, она уже перешагнула через подростковый возраст во всем, кроме внешности.
— Лора, а почему мама ненавидит Марди Гра? — Спросила Эви. Я сделала еще глоток коктейля. Сегодня выбрала шоколадный, и этот насыщенный вкус был потрясающим. Я пожала плечами.
— Неудачный опыт?
Мама начинала ворчать о Марди Гра за месяц до его начала и каждый день напоминала нам, чтобы мы держались подальше от праздничных районов. Она была уверена, что нас украдут или совратят на диких вечеринках. Трудно понять, что именно ее беспокоит во время долгих нотаций. Однажды она пригрозила: «Если увижу вас там, клянусь, закрою вас дома до двадцати лет и ключ выброшу!»
— Не знаю, но туристы реально все портят… ну, всем, кроме баров на Бурбон-стрит. — Эви скривила лицо. — Их слишком много, из-за них все дороже и слишком много мусора. Мама говорит, что все злодеи съезжаются на вечеринки, и обворовывают нас, но, по-моему, она преувеличивает. — Я посмотрела, как мимо проехала крутая тачка с громкой музыкой.
— Думаю, нас с такой же вероятностью может обидеть кто-то местный, но что я знаю? — я снова пожала плечами.
Эви допила свой коктейль, издав характерное шипение через трубочку, и тяжело вздохнула.
— Мне они нравятся, — вдруг сказала она.
— Туристы?
— Ага.
— Почему?
Она пожала плечами и огляделась.
— Потому что они видят это место волшебным. Они приезжают с открытым сердцем и свежим взглядом. Они видят то, что мы уже забыли, и это придает городу особую атмосферу. Мы воспринимаем музыку, еду, историю и все остальное как должное, а они нет. Однажды я хочу стать туристом, объездить весь мир, а потом вернуться сюда и увидеть все новыми глазами.
У меня челюсть отвисла.
— Клянусь, иногда ты звучишь как столетний мудрец, заточенный в теле тринадцатилетней, — усмехнулась я, глядя на сестру.