Шагнув по камням, малец взял флягу у Спроула. Главный коленями послал коня вперёд, вытащил из-под ноги шпагу, наклонился и, просунув лезвие в ремешок фляги, поднял её. Остриё шпаги оказалось дюймах в трёх от лица парня, а ремешок фляги обернулся вокруг фаски. Малец замер, а всадник аккуратно выудил у него из рук флягу, дал ей соскользнуть по лезвию, и она оказалась у него в руках. Ухмыляясь, он повернулся к своим, и те снова заулюлюкали и принялись толкать друг друга, как обезьяны.
Вставив пробку на ремешке, главный загнал её на место ударом ладони. Потом бросил флягу тому, кто был у него за спиной, и воззрился на странников. Почему вы не прятаться?
От тебя?
От я.
Пить очень хотелось.
Пить очень хотелось. А?
Они молчали. Легонько постукивая фаской шпаги по передней луке седла, всадник, казалось, подбирал слова. Потом чуть наклонился к ним. Когда ягнята теряться в горах, сказал он, они плакать. Иногда приходить мама. Иногда волк. Усмехнувшись, он поднял шпагу, вложил её на место, лихо развернул коня и пошёл рысью между других лошадей. Его люди повскакали в седла, устремились за ним и вскоре скрылись из виду.
Спроул сидел не шевелясь и, когда малец посмотрел на него, отвёл взгляд. Он был ранен во враждебной стране, далеко от дома, и хотя глаза его видели чужие камни вокруг, душа, похоже, отлетела в совсем иные, далёкие пределы.
Они стали спускаться, переступая через камни, выставив перед собой руки, и их тени, искажённые на изрезанной местности, походили на существ, что ищут собственные очертания. В сумерках они добрались до дна лощины и двинулись дальше в голубизне и прохладе. На западе строем поставленных на попа заострённых шиферных пластин вставали горы, а вокруг изгибались и вертелись на ветру неизвестно откуда взявшиеся клочки сухой травы.
Они брели во мраке дальше, и заснули прямо на песке, как собаки. Пока они так спали, из ночи бесшумно вылетело что-то чёрное и уселось Спроулу на грудь. Оно прошлось по спящему, балансируя кожистыми крыльями, растянутыми на тонких косточках пальцев. Сморщенная, как у мопса, злобная мордочка, искривлённые в жуткой усмешке голые губы и зубы, в свете звёзд отливавшие бледно-голубым. Существо склонилось к шее Спроула и, проделав две узкие дырки, сложило крылья и принялось пить кровь.
Получилось это у него грубовато. Спроул проснулся, взмахнул рукой. От его вопля вампир замахал крыльями, отшатнулся, но устроился у него на груди снова, зашипел и щёлкнул зубами.
Вскочивший малец схватил булыжник, но летучая мышь шарахнулась в сторону и исчезла во тьме. Спроул держался за шею и что-то бессвязно бормотал в истерике. Потом увидел мальца, что стоял и смотрел на него, протянул к нему окровавленные руки, словно тот был в чём-то виноват, а потом прихлопнул руками уши, и из него вырвалось то, что, очевидно, не хотелось слышать и ему самому, — вой такой ярости, что заполнит цезуру в биении пульса всего мира. Но малец лишь сплюнул в темноту разделявшего их пространства. Знаю я таких, как ты, проговорил он. У вас коли что-то не заладится, так не заладится во всём.
Утром они набрели на высохшее русло; малец обошёл его в поисках лужицы или ямки, но ничего не отыскал. Выбрав в русле впадину, он принялся копать её какой-то костью, и, когда углубился почти на два фута, песок увлажнился, потом увлажнился ещё больше, и наконец вода стала медленно просачиваться в бороздки под его пальцами. Он скинул рубаху, запихнул её в песок и следил, как она темнеет и среди складок ткани медленно поднимается вода, пока её не набралось с чашку. Потом опустил голову в яму и выпил. Затем уселся и стал наблюдать, как она наполняется снова. Занимался он этим больше часа. Потом надел рубаху и пошёл назад по руслу.
Спроул снимать рубаху не пожелал. Он попытался высасывать воду, но набрал полный рот песка.
Может, дашь твою рубаху, попросил он.
Малец сидел на корточках на сухой гальке русла. Через свою соси, ответил он.
Спроул снял рубаху. Когда он отодрал присохшую к коже ткань, потёк жёлтый гной. Распухшая рука стала толщиной с бедро и совсем другого цвета, а в открытой ране копошились червячки. Запихнув рубаху в яму, Спроул наклонился и стал пить.
Во второй половине дня они вышли на перекрёсток, если его можно было так назвать. Еле заметная колея от фургона, что тянулась, пересекая тропу, с севера на юг. Они стояли, внимательно разглядывая пейзаж и надеясь отыскать в этой пустоте хоть какой-то знак. Спроул уселся там, где пересекались колеи, бросил на мальца взгляд из глубоких пещер, где обитали его глаза. Он заявил, что больше не встанет.