На суде ее рассказ последовательно развертывался следующим образом: сначала ее повезли из ее скромной гостиницы в самую дорогую в Харькове; там она встретилась с "членом Думы" - никем иным как Марголиным - вот "тем самым мужчиной, что тут теперь сидит в зале суда"; так как он не хотел с ней встречаться в Киеве, он попросил Бразуля устроить эту встречу в Харькове. Но для чего же он хотел ее видеть? - Для того чтобы предложить ей сорок тысяч рублей, если она возьмет убийство Ющинского на себя. И он, Марголин уже о ней позаботится; пусть она только подпишет сознание своей вины, а он устроит так, что самые знаменитые адвокаты России защитят ее от суда.
Марголин, давая показание, подтвердил, что он действительно разговаривал с Чеберяк. Будучи в Харькове по делу не имеющему отношения к Бейлису, он согласился на эту встречу чувствуя что пожалуй делает ошибку. Он уступил пристававшему к нему его старому другу Бразулю, честному человеку, но совершенно неспособному вести такого рода расследования - их следовало предоставлять профессионалам.
Прокуратура полностью использовала харьковский инцидент, а для правой печати этот день в суде много значил.
(143) Подумать только! - тайная встреча богатого еврея с главной свидетельницей обвинения, и как следствие отстранение Марголина от защиты Бейлиса и прочее и прочее. История эта была бы даже еще более эффектной, если бы Чеберяк не потеряла всякую меру, когда врала; если защита не могла отрицать что Бразуль оказался простофилей, а Марголин неосторожен, то с другой стороны обвинителей бросало в кровавый пот когда они должны были притворяться, что серьезно относятся к показанию преступницы и проститутки, будто она могла, поверить Марголину, что он сначала даст ей деньги а затем гарантирует ее неприкосновенность. Тем не менее, прокуратура получила удовлетворение, когда поставила Марголина в неприятное положение.
Что именно Вера Чеберяк надеялась извлечь из харьковской поездки кроме разве маленькой добычи, мы догадаться не можем;* и также, зачем она вдруг сделала дикое заявление, что Миффле был одним из убийц Андрюши, а сестра его отравительница ее детей? - Мы только знаем что легковерный Бразуль тут же попался и на эту удочку и в январе 1912 г. представил следователю "серьезные улики" о вине Миффле и снова стал опять вовлекать некоторых членов семьи убитого мальчика.
Все эти "улики" выеденного яйца не стоили, однако они попали в газеты и этот факт в отличие от плеснутой его любовницей ему в лицо серной кислоты, привел Миффле в ярость. В преступном мире донос никогда не прощается; Миффле появился у следователя и разъяснил целый ряд никогда не раскрытых преступлений; из-за запутанности бюрократической волокиты, несмотря на покровительство Чаплинского и Голубева, Чеберяк была осуждена за воровство и провела в 1912 г. короткое время в тюрьме. Мы также с удивлением отмечаем, что несчастный муж, Василий Чеберяк не мог просить покровителей своей жены помочь получить ему работу; они даже не предотвратили выселение семейства Чеберяк из старой их квартиры.
Все нами рассказанные промахи Бразуля и многие другие им совершенные не существенны для главной сути нашего повествования; мы на них только указали чтобы еще раз (144) отметить что пути Господни неисповедимы. Благодаря простодушию Бразуля, Красовский получил такие неопровержимые доказательства вины Чеберяк и Тройки, что администрация принуждена была уничтожить первый составленный ею обвинительный акт, отказаться от назначенной на 25-ое мая 1912 г. сессии суда, и снова начать озираться как бы найти новые методы и новый материал чтобы заполучить Бейлиса в ловушку.
4.
До возвращения Красовского (весной 1912 г.) в Киев с целью преследовать свое частное следствие, Бразуль работал самостоятельно и как мы только что видели с далеко не блестящими результатами. Поэтому не приходится удивляться, что Красовский хотел от него избавиться и отказывался от его настойчивых предложений о совместной работе. К счастью Бразуль, как и свойственно репортеру газеты, не был обидчив, он не мирился с отпором, оказанным ему Красовским и надоедал ему с новыми "нитями" как бы случайно к нему попавшими, ведущими к расследованию дела.
Некий молодой человек по имени Сергей Махалин проживал зимой 1911-1912 гг. вблизи Киева, в деревне. Он был революционером без какого-либо специального революционного ярлыка, а может быть и со многими ярлыками одновременными или же чередующимися; из объемистого материала его показаний на суде мы можем только вывести что он любил простой народ и ненавидел царский режим.
Он сказал на суде, что, будучи мальчиком 13-14 лет он был свидетелем погрома и, хотя он не был евреем, ужас этого зрелища глубоко запал ему в душу и навсегда определил последующий курс его жизни. В шестнадцать лет он уже был активным работником и в первый раз арестован за "экспроприацию" (официальное наименование для грабежей совершенных в пользу кассы революционных партий).
К тому времени, когда он достиг совершеннолетия и появился на сцене бейлисовского дела, Махалин уже успел отбыть три раза тюремное заключение. У него уже были разного рода занятия - он служил железнодорожником, состоял (145) студентом агрикультурного института, давал частные уроки. У него была мечта в жизни (странная для революционера) стать оперным певцом. Однако, что было совсем не необычным среди революционеров - он был двойным агентом и также как Богров служил в Киеве под ведомством Иванова.
К сожалению, в интересах Иванова, этот эпизод в жизни Махалина был на суде замолчан, и он только всплыл наружу во времена следствия Чрезвычайной Комиссии в 1917 г. В 1911 г. взаимоотношения его с Ивановым прервались - к этому времени Махалин уже проживал в деревне и зарабатывал себе на жизнь частными уроками; заработок его был мизерным т.к. он никогда не отказывал неимущему ученику; распространять "лучи просвещения", как он выразился на суде, было для него важнее, чем есть хлеб с маслом.
К концу того же 1911 г. он получил от своего деда маленькое наследство и тут, не меняя ни своей деятельности, ни своих принципов, он дал волю новой, совсем не вяжущейся с его революционными взглядами, амбиции - он стал одеваться как денди; появление его на суде в фатовской одежде дало повод государственному прокурору для саркастических замечаний.
Махалин в первый раз услышал о бейлисовском деле в 1911 г. - это убийство его заинтересовало своей предпосылкой, что оно было ритуального характера; банальное убийство его бы не касалось, но подстрекательство к погрому задевало его за больное место, снова погружало его в кошмарное переживание его детства и принуждало к действию. К тому же, также как и Богрову ему нужно было реабилитировать себя в глазах революционеров подозревавших что он двойной агент и работает на Охрану. И вот ему пришло в голову, что он лучше всего достигнет этой цели, если поможет раскрыть конспирацию администрации относительно ритуального убийства.
В том, что тут был заговор и конспирация (даже если бы Бейлис оказался одним из убийц Ющинского), у него сомнений не было, однако он решил действовать с большой осторожностью и ждал несколько месяцев пока не представился случай. В январе он прочел статью Бразуля обвинявшего Миффле и членов семьи Ющинского. Он вспомнил, что как-то однажды (146) встретил Бразуля и стал размышлять захочет ли буржуазный журналист с ним сотрудничать; еще через месяц он решился рискнуть - устроил с ним секретную встречу и предложил свои услуги.
Все случилось так как Махалин этого и ожидал; Бразуль встретил его холодно; он понимал что у Махалина (революционера крайне левого крыла) были свои личные мотивы для желания принимать участие в расследовании; своими личными качествами он также не произвел на него особого впечатления и вообще казался Бразулю совсем не тем сотрудником какого он искал.
Бразуль, со своей стороны, произвел на Махалина еще менее благоприятное впечатление. На суде он о нем сказал: