Пока никаких перспектив на освобождение. Пока никаких идей.
Я присела на покрытый удивительно чистой простыней топчан, оперлась спиной о штукатуренную некрашеную стену и сомкнула веки. Голова, основательно ушибленная вчера вечером, гудела и представлялась мне огромным раскаленным шаром, но боль в ней прошла окончательно. Лишь невероятная тяжесть и резь в глазах. И полнейшая пустота. И неудержимое желание прилечь на жесткую койку и забыться часов на десять. Спать хотелось даже больше, чем есть или курить. Но я терпела, дожидаясь, когда в комнату вернется карлик. Может быть, еще услышу от него что-нибудь интересное.
Но он лишь молча отомкнул замок, дождался, когда девочка поставит в клетку ведро, довольным взглядом оценил то, как я отрешенно сижу на краю топчана и бросил «тридцать шестой»:
— Пошли, займешься уборкой. А ты, Матильда, — он даже не посмотрел на меня, — можешь поспать. Вечером буду судить тебя…
— Принеси хоть воды, — перебила я карлика. — И развяжи руки.
— Нет. Ты наказана. Никакой воды. Отдыхай.
Он вытолкал из комнаты девочку, еще раз довольным взором оценил свое новое, приобретение, сидящее в клетке, и с грохотом захлопнул за собой дверь. И сразу же погас свет. Все. Не остается ничего, кроме как постараться выспаться. И накопить силенок для войны с проклятым маньяком.
Сволочной карлик!
Я кое-как стянула с ног нерасшнурованные кроссовки и попробовала поудобнее, насколько это возможно со связанными за спиной руками, устроиться на топчане. Долго не могла натянуть на себя тонкое одеяльце, как собака, зубами перетаскивала с места на место подушку. И наконец скрючилась на боку в позе зародыша. И сразу перед глазами замелькали обрывки пережитых за последнее время событий. Братья Самохины, Джамал и Алена. Полковник Терехин… И Антон. Он-то откуда взялся? Он ведь сейчас в Таиланде, в тренировочном лагере.
Эх, Антоша-Антоша. Как же мне тебя сейчас не хватает. С твоим-то опытом выпутываться из ситуаций, подобных той, в которую я, неразумная, угодила. Научил бы, как избавиться от веревок. А дальше я уж справилась бы сама. Карлик не успел бы и выстрелить. Не успел бы и пикнуть. Были бы только свободны руки. И, желательно, ноги.
Но ничего. Не вечно же он собирается меня держать связанной. День, два… Быть может, недельку. В конце концов мой тюремщик допустит ошибку. Прибить его и освободиться из плена — это лишь вопрос времени. Освобожусь обязательно. И тогда настанет очередь Коли Самохина.
Мне начал сниться приятный сон о том, как у меня в ногах валяется толстый Самохин. Пускает слюни и сопли, изгибается, словно червяк под каблуком, и пытается избавиться от черных проклепанных ремней, которыми скручены его руки. «Начинай», — отдаю я команду, и у меня из-за спины появляется карлик, наряженный в грязный окровавленный фартук, надетый прямо на голое тело. Карлик радостно улыбается и громко щелкает плеткой. Потом поворачивается ко мне и поясняет: «У наказуемого слишком толстый слой жира. Надо бы отделить». — «Так отделяйте, — нетерпеливо приказываю я. — Вам лучше знать. Вы же садист». — «Все мы в какой-то мере садисты, — назидательно изрекает палач-недомерок и извлекает из кармана огромные клещи. — Только большинство это старательно скрывает, и лишь немногие, не стесняясь, выносят на обозрение. А ну-ка, гражданин наказуемый, где там у вас побольше сальца… Между прочим, на нем отлично жарится картошка или яичница. С лучком. Рекомендую…»
Стыдно признаться, но именно такие развеселые сны смотрела я тогда, скрючившись в самой что ни на есть неудобной позе на жестком топчане. Правда, кроме них, кажется, снилась еще Антошина дача под Лугой, но это как-то мне не запомнилось. А вот садисты, средневековые пытки и ржавые кузнечные щипцы, аккуратно отслаивающие от синих мышц жировую прослойку, — это пожалуйста. Не достало мне, видимо, впечатлений, полученных за утро.
Впрочем, по сравнению с тем, что ждало меня впереди, это были не впечатления. Это были лишь безобидные детские сказочки. Этакая увертюра, предваряющая настоящий триллер, словно специально скроенный по стандартным лекалам садомазохистских порнушек. Которых я, кстати, ни разу в жизни не видела. Только слышала, что существуют такие где-то в Интернете и на кассетах. И этим мой интерес к подобным вопросам и ограничивался.
Но век живи, век учись. Век испытывай на себе что-то новенькое. Вот только, из этого новенького кому-то достается что-нибудь приятное и положительное. Асамое мерзкое остается мне…
Ничего не попишешь. Приходится адаптироваться. И переваривать все эти несъедобные засады, в которые меня загоняет жизнь. Ничего, я привычная.
Эх, карлик, карлик. Не знаешь ты, несчастный, об этом… не ведаешь.
Я проснулась из-за того, что затекло плечо. Я его совершенно не чувствовала. Так же, как и кисти рук, стянутые веревкой. Карлик — хоть на этом спасибо — особо не усердствовал, связывая меня, и кровообращение почти не нарушил. Но руки все-таки онемели.
За время сна в голове окончательно прояснилось. Исчезли тяжесть и гул. Мысли, попрятавшиеся было по самым дальним закоулкам сознания, теперь охотно оставляли свои укрытия и становились в правильные шеренги. От боли и тошноты не осталось даже воспоминаний. Сотрясение, полученное накануне вечером, слава Богу, прошло без последствий. Я снова могла рассуждать здраво и трезво оценивать свои перспективы на то, что поход в гости к карлику закончится для меня удачно. И перспективы эти вовсе не казались мне призрачными.
Убивать меня здесь явно не собираются. Зачем уничтожать дорогую игрушку? Ее надо использовать по назначению, а именно хлестать кнутом и насиловать. Играть с ней в священную инквизицию и в гестапо. Выносить ей приговоры и миловать. Приковывать к стенке и лишать на сутки воды. Приятного мало, конечно, принимать участие во всех этих игрищах в качестве жертвы, но как-нибудь выдержу. И не такое доводилось выдерживать. Хотя доводилось ли?.. Итак, я подыграю маньяку, сострою из себя полностью сломленную и покорившуюся ему овцу. И он мне поверит. Он не сможет мне не поверить. После того, как удалось выдрессировать «тридцать шестую», карлик считает, что это столь же легко прокатит со мной. И даже не хочет думать о том, что я вовсе не запуганная малолетка, а Марина Гольдштейн — рост сто семьдесят, светло-русые волосы, — которую по всему району разыскивают менты, за то, что покопала их дружков. Эта Марина может и обмануть, и наброситься неожиданно из-за спины. С такими маринами ухо надо держать востро. Это правило номер один. Но уж очень «хозяин» самовлюблен и самонадеян. Как большинство шизоидов, мнит себя чуть ли не центром Вселенной. А потому очень быстро утратит бдительность. Вот тогда-то я его шваркну!
Я сидела на топчане и планировала, за какое место удобнее цапнуть этого мерзкого карлика. И все в проекте получалось настолько слаженно и удачно, что я даже на время забыла о том, что заперта в клетке. Что вокруг кромешная темнота. Что не ела уже больше суток. И не пила, кстати, тоже. И у меня уже давно пересохла глотка. А придурку «хозяину» неизвестно что еще взбредет в больную головушку. Возьмет и решит поморить меня жаждой. Чтоб приручить скорее… Ч-черт!
К тому моменту, когда в комнате вспыхнул свет, я уже начала потихонечку нервничать. И даже где-то в глубинах сознания появился зародыш паники: а вдруг про меня просто забыли? А вдруг с карликом что-то случилось, и он никогда не освободит меня из этого темного карцера? И я здесь сдохну от жажды! Со связанными руками! Без шансов на освобождение!