В какой-то мере мне повезло. Не успела я тогда на дороге среди бескрайних полей потерять сознание, как рядом оказался местный ветеринар — он-то и ехал в одном из двух «уазиков» — не грузовиков, а «уазиков», — о которых мне сообщила Оля. Ветеринар забинтовал мне живот, констатировал, что остальным уже не помочь, и, засунув меня на заднее сиденье машины, отвез в больницу. С нами дотуда доехала Оля. Она и дала первые показания обалдевшим ментам. А те тут же сделали правильный вывод о том, кто я такая. И сообщили обо мне туда, куда накануне просили сообщить всех местных ментов, если я вдруг объявлюсь на горизонте.
Дальше потребовалось всего лишь чуть больше часа на то, чтобы перебросить меня на вертолете — возможно, на том самом вертолете, который я видела в Подберезье, — в Липецк. Здесь мне сразу сделали операцию, вытащили из брюха пулю, заштопали разорванные кишки и умело пресекли в корне развитие перитонита. Так что теперь мне оставалось только лежать, глазеть в телевизор и ждать, когда затянутся швы. И, конечно же, соблюдать диету.
Первое, о чем я попросила Татьяну Григорьевну, это навести справки о Джамале и Лене, брошенных мною один на один с озлобленными ментами. И надо отдать ей должное, Борщ подсуетилась на славу. Приняла к исполнению мою просьбу утром, а уже вечером сообщила, что с Леной все в полном порядке. Продолжает трудиться на почте. А вот Джамала пришлось выковыривать из ИВС. Но теперь все в норме, он уже дома, и ему ничего не грозит. Местные мусора сейчас не осмелятся бросить на него хоть один косой взгляд.
Я в этом не сомневалась.
Про Олю я узнала, что она помещена в какой-то очень приличный педиатрический центр, и неизвестно, кто из нас раньше освободится из-под опеки врачей. Скорее все-таки я. А ей предстоит длительная реабилитация.
— Хорошая девочка. Сильная девочка, — заметила Борщ, когда рассказывала мне про нее. — Я уверена, что она справится с этим. Хотя, конечно, неокрепшая детская психика… Эта Оля просила передать тебе огромный привет. Она очень беспокоится о твоем здоровье.
— Вы ее видели? — оживилась я.
— Конечно. Ведь должна же я знать о том, что произошло.
О том, что произошло, Татьяна Григорьевна подробно узнала от меня накануне. И все-таки, тварь такая, поперлась к Оле проверять мои слова. Как будто бы я могла соврать!
Меня это сперва разозлило, но потом я себя одернула: «Все верно. У нее такая работа, у этой Борщихи, — все перепроверять по тысяче раз и не верить никому, даже себе. А я должна быть ей лишь благодарна за то, что она избавила меня от докучливого внимания ментов. Прошло уже несколько дней, а еще ни один не появился у меня в палате, хотя вопросов у них ко мне уйма».
И я сказала:
— Спасибо, Татьяна Григорьевна. Вы меня очень поддерживаете.
В ответ она состроила плотоядную улыбку и оправдалась:
— То, что я делаю, делаю по приказу Барханова. Так что все «спасибо», пожалуйста, адресуй ему. — Мол, если б не он, наш шеф Николай Андреевич, то хрен бы она пошевелила и пальцем, чтобы помочь такой уродке Маринище. Наоборот, еще бы и вздрючила.
Нет, симпатичной Борщ быть не умела. Участок мозга, который отвечает за тактичность и обаятельность, у нее давно атрофировался. Ну и черт с ней! Я смирилась с тем, что добрые отношения между нами никогда не наладятся. И принялась с нетерпением дожидаться приезда Барханова.
Он объявился как раз через неделю после того, как я очутилась в этой больнице. Торжественно вплыл в палату с огромным букетом роз в одной руке и со страшненькой треснувшей вазой — в другой. Уж не знаю, на какой ломойке он ее подобрал.
— Вот. Все, что разрешили тебе принести, — забыв поздороваться, доложил Николай Андреевич и, поставив вазу на стол, начал запихивать в ее узкое горлышко розы. Влезать они не хотели. — И то, попытались отнять даже цветы. Говорят, что у тебя может быть аллергия. Ну прям не медсестры, а осы какие-то… Я имею в виду не осиные талии, а характеры.
Я наблюдала за ним радостным взором, широко улыбалась и была счастлива. Общество душной Татьяны Григорьевны Борщ меня уже порядком достало.
— Докладывай, как настроение. Как здоровье, — Барханов все же справился с несчастными розами, навис надо мной солидным брюшком и ткнулся мне в щеку надушенным подбородком. — Впрочем, я уже побеседовал с твоим лечащим. Говорит, что поправляешься, лучше нельзя и желать. Через пару неделек тебя отсюда вышвырнут за ненадобностью. За полное несоответствие высокому званию российской больной. — Он глухо хмыкнул и приткнул свой зад на краю постели.
— Николай Андреевич, я потеряла ребенка.
— Знаю, Мариночка. Все уже давно знаю. — Барханов протянул ко мне руку и зачем-то начал накручивать на палец прядку моих волос. — Плохо, конечно. — Он тяжело вздохнул. — Все мы когда-нибудь что-то теряем. Но приходится с этим мириться и жить дальше. Вот и ты… постарайся поскорее об этом забыть. И думай о том, что у тебя все впереди. И поправляйся скорее.
— Мой отпуск окончен? — грустно спросила я.
— С чего ты взяла? Тебе сейчас нужно время на реабилитацию. Так что выпишешься из больницы и вперед в Пятигорск. Я звонил туда, предупредил, что ты немного задержишься. Там тебя по-прежнему ждут. Сама-то не передумала?
Я пожала плечами:
— Вроде бы нет. Вы не в курсе, что там с моей машиной?
Барханов расплылся в довольной улыбке.
— Как же не в курсе? И за кого ж ты меня принимаешь? Все под контролем, Мариночка. Все под полным контролем…
— Борщиха мне ничего не рассказывала перебила я. — Почти ничего. Впрочем, я толком не спрашивала.
— Борщиха? — На этот раз Барханов расхохотался. Так оглушительно, что я испугалась, как бы не сбежались на его хохот медсестры. — Борщиха!.. Ну, Марина-картина… Борщиха… Вот нажалуюсь ей, как ты ее обзываешь, так она тебя потом изгрызет. Борщиха… Она ничего и не знает. Мы закончили разработку всей этой пялицкой своры только вчера. Теперь есть конкретные результаты. Хочешь послушать?
И чего он спросил? К чему задавать пустые вопросы? Да я не просто хотела, я уже несколько дней была готова взорваться от переполнявшего меня желания поскорее узнать, что же там происходит в Богом проклятых Пялицах. Как поживают три брата-демократа Самохина? Торгует ли все еще героином цыган Коцу? Где припаркован мой «мерседес»? И не растащили ли мои пожитки из его багажника? Я пыталась задавать эти вопросы Татьяне Григорьевне, но она отвечала: «Я, Марина, не в курсе». И, возможно, и правда была не в курсе.
Зато теперь рядом со мной сидел долгожданный Барханов. И уж ему-то от меня так просто, как это получалось у Борщ, не отделаться.
Впрочем, он и не думал отделываться.
— Рассказывайте, Николай Андреевич, — взмолилась я и, достав из пачки «Житана» сигарету, сунула ее в рот. — Ну же, я слушаю!
— Рассказываю, рассказываю, — покачал головой Барханов и, ловко выдернув у меня из зубов сигарету, сломал ее в пепельнице. — Бросай курить, разгильдяйка! — И буркнул себе под нос, так, что я еле расслышала: — Между прочим, курящие женщины часто кончают раком.
Тревогу забили сразу, как только из Пялиц по ментовским каналам пришел запрос на мои анкетные данные. В Организации сначала решили, что я угодила в аварию, но сразу облегченно вздохнули, как только узнали, что я всего лишь попалась на перевозке наркотиков, ранила пятерых мусоров — троих из них тяжело, — захватила их табельное оружие и куда-то свалила из районного отдела милиции. «Теперь уже выкрутится, — решил Барханов. — А легкая тренировка в приближенных к реальным условиях ей только пойдет на пользу». Но все же, не откладывая ни на секунду, откомандировал в Москву человека к виртуальному Александру Витальевичу, чтобы оттуда держать все под контролем. Потом связался с региональным агентом Организации в Пялицах и тут же направил ему на подмогу двоих толковых парней. Тренировка в приближенных к реальным условиях, конечно, неплохо, но меня все же надо было подстраховать. Мертвая ши инвалидка, я была никому не нужна. А на то, что меня такой сделают, если поймают, Барханов был готов ставить пять к одному.