Гаунт покачал головой, и бросил пачку бумаг обратно на стол.
— Я должен вспомнить, — сказал он, — напомнить своим людям в следующий раз, когда мы пойдем в бой, что детали не важны.
Жайме фыркнул.
— Я думаю, что вы весьма наивный, сэр, — сказал он. — Почему вы думаете, я так жаждал сохранить право на то, чтобы сделать ваш портрет?
— Могу представить, что в этом были замешаны две кроны для вас, — ответил Гаунт.
Жайме безрадостно рассмеялся.
— Это моя жизнь, полковник-комиссар, это мое ремесло. Я брожу по городу, который почти мертв на мире, который почти умер, мемориализируя тех, кто был потерян. Я никогда не собирался встретиться с живым. Я никогда не собирался встретить человека, который выиграл войну, и выбрался из того огня живым. — Гаунт не ответил.
— Вы думаете, что я опошляю это, — сказал Жайме. — Возможно, что это так. Я изготавливаю героев. Я никогда не встречался с одним раньше.
— Я не герой, Жайме, — сказал Гаунт.
Жайме рассмеялся.
— Если нет, тогда Боже-Император помоги нам всем.
— Я благодарен, что ты понимаешь, — тихо сказал Харк Керт. Они стояли в часовне, смотря, как Белтайн с Рервалом работают с передатчиком. От Роуна не было ничего уже довольно долго. Наступал рассвет, и нетерпение начинало превращаться в раздражение.
— Я удивлена, что ты даже подверг сомнению мою реакцию, Виктор, — ответила Керт. — Я была на Гереоне с Гаунтом. Я была на Гереоне дольше, чем кто-нибудь другой. Я оценила его серые территории больше, чем кто-либо, и моя верность Гаунту абсолютна. Ты должен был довериться мне раньше.
— Это не был вопрос доверия, — сказал Харк. — Я не хотел ставить кого-нибудь в сложное положение до тех пор, пока не потребуется.
— Сколько вы еще собираетесь делать это? — спросила Керт, кивая в сторону передатчика.
Харк пожал плечами.
— А если вы не сможете вызвать Роуна, что еще мы сможем сделать, чтобы добраться до Гаунта и помочь ему?
— Ты имеешь в виду, открыть огонь по агентам Инквизиции, нарушить прямые приказы и силой вырваться из Аарлема?
— Это был бы, определенно, наименее предпочтительный вариант, — ответила она.
— Тогда, я совершенно без понятия, — ответил он.
Имперские охотники снова выдвинулись от Секции, поутру, в город, наполненный густым зимним туманом. Туман размывал, но увеличивал солнце, создавая странное свечение в воздухе.
Менее, чем в четырех километрах от Имперцев, внутри запланированного радиуса, братство наворачивало круги в маленьком клочке города, поблизости от восстанавливающегося здания, беспокоясь, как стая гончих, у которых был сильный след, который внезапно исчез.
В своей дыре, Эйл понимал, что время уходит. Им нужен был успех до того, как их удача тоже исчезнет. Каждый раз, когда Кархунан, или один из его людей, возвращались в дом с отрицательным докладом, муки Эйла возрастали.
Его сестра работала в задней комнате дома. Она трудилась всю ночь, творя уродливое колдовство над трупами на крови. Он продолжал слышать ее визги и стоны, когда разочарование следовало за разочарованиями.
Прямо после рассвета, она позвала его. Он вошел в комнату с трупами. Она разложила карту Внутреннего Балополиса и Олигархии, карту, которую предоставил Валдюк, и которую она использовала, чтобы указать на Секцию. Она разложила ее на полу, и карта была пропитана кровью.
— Ты нашла его? — спросил он.
— Нет, — прошептала она, и покачала головой под вуалью. — Я совершенно не могу его увидеть. — Она указала на крошечную точку карты, которую кровь странно не затронула.
— Но я могу видеть, где я не могу видеть, — сказала она.
Крийд достигла своей цели прямо перед рассветом, когда холодная чистота сменилась на призрачный туман. Гаунт сказал ей, что нет никакого смысла приходить до середины утра.
Густо покрытые снегом улицы были тихими, хотя в этом конце города было больше активности, чем на все еще ненормально тихих дорогах Старой Стороны, находящихся под чарами колдовства варпа Кровавого Пакта.
Она обогнула цель дважды, оценила, а затем поискала что-нибудь, чтобы отдохнуть. Маленькая публичная часовня, посвященная самой беати, располагалась рядом с углом улицы, и Крийд обнаружила, что это был такой тип места, который оставался открытым во все часы дня или ночи.
Она открыла тяжелую деревянную дверь и вошла внутрь от злого холода пустой ночи. Место было старым и неровным, каменная кладка с деревянными балками, и поблекшим крашеным потолком. Светосферы, которые оставались, освещали пространство, излучая мягкий желтый свет, а последние огни исполненных по обету свечей, зажженные предыдущим днем, догорали на металлической стойке перед фигурой беати.