Он вздрогнул. Место на мгновение стало еще более недружелюбным.
Гаунт встал с кресла и убрал блокнот Эзры до того, как ему пришло на ум удивиться, почему он сделал все эти вещи.
Что-то побудило его на эти решительные движения, что-то очень четкое, но он не мог понять, что. Он стоял здесь, с часами, торжественно тикающими рядом с ним, и слышал похожее на звук щетки падение снежинок на окна приемной.
Он что-то увидел. Он что-то увидел, что не мог увидеть, что не должен был увидеть.
Всего на секунду, когда его внимание было сфокусировано на следующей истории Эзры, была вспышка, легкая вспышка за глазами, как электрическая вспышка, как дрожание огней авроры.
Глупо. Серьезно, это было глупо. Просто еще один приступ его старых, поврежденных глазных нервов. Просто еще одна функциональная проблема его новых, блестящих глаз.
Но в его рту был привкус. Металлический вкус крови.
Он пошел к двери.
— Ты думаешь, что они нарочно выключили отопление, чтобы позлить нас? — спросил Варл, обращаясь ни к кому в частности. Никто в частности не ответил ему.
Танитские преступники занимали семь смежных камер на пятом этаже Тюремного Блока Четыре. Единственными другими заключенными на этаже была пара Удинотских пьяниц, которые все еще спали с предыдущего вечера, и уродливый фес из одного из Варшайдских полков, который занимал следующую после Роуна камеру. Варшайдец вызвался добровольно живописно и долго комментировать, как рад он был видеть Джесси Бэнду, и насколько больше он был бы рад, если бы их не разделяли керамитовые решетки, пока Роун не пододвинулся ближе и спокойно не прошептал ему что-то, что в результате заставило Варшайдца заткнуться и спрятаться в углу камеры.
С тех пор, как семерых Танитцев привели сюда предыдущим вечером, температура на этаже была практически постоянной, но в последний час она заметно начала падать. Варл мог видеть свое дыхание перед собой.
Никто не говорил долгое время. В первые пару часов заключения было много разговоров и множество встречных обвинений, особенно от Бана Даура, который несчастно сидел в своей камере с выражение на лице, которое говорило, что его миру конец. Молодой Кант, втянутый в аферу под давлением со стороны сверстников и мыслью, что, может быть, если он справится, Варл, перестанет шутить над ним, выглядел подавленным и напуганным. Мерин, верный себе, начал ныть и сыпать обвинениями, которые смазали колеса спора между ним и Бэндой, что продолжалось до тех пор, пока охранники не сказали им всем заткнуться.
Затем, через несколько часов, из Аарлема примчался Харк со зверским лицом. Он рассмотрел ситуацию, сказал им, что все они фесовы идиоты, и добавил, что он понятия не имеет, как ему классифицировать «последнее дерьмо Роуна» в этот раз. Он сказал им, что вернется позже этим днем.
После этого никто из них много не говорил.
— Ага, что происходит? — спросил Лейр, сидя на койке и втягивая воздух. — Варл прав. Становится по-настоящему холодно.
— Ты хочешь, чтобы я спросил консьержа, может ли он поддать тепла? — спросил Мерин.
Бэнда фыркнула и показала Мерину весьма определенное количество поднятых пальцев сквозь решетку.
— На самом деле становится холоднее, — сказал Кант.
— Угомонитесь все, — сказал Роун, и все затихли. Роун встал и стоял очень тихо, как будто прислушиваясь.
— Что такое? — спросил его Варл.
— Ты это слышишь? — спросил Роун.
Гаунт вышел из бронированного лифта в тюремный блок с белой плиткой. Комбинация искусственного освещения и плиток заставляла воздух в блоке казаться болезненным и резким, как зимний свет снаружи.
— Вы не должны быть здесь, сэр, — сказал тюремный офицер, спеша к нему. — Не разрешено.
— Мне просто нужно на секундочку взглянуть на заключенного, — сказал Гаунт.
— Зачем, сэр?
— Мне просто нужно взглянуть на него, — настаивал Гаунт.
— По чьему приказу?
Гаунт повернулся, чтобы посмотреть на офицера. Человек отшатнулся от зеленой электрической вспышки в глазах полковника-комиссара.
— Поговорите с Эдуром. Сделайте это для меня.
— Да, сэр.
Человек поспешил прочь. Гаунт подошел к двери комнаты наблюдения. Он просто хотел взглянуть. Он не хотел говорить. Он просто хотел, чтобы его глаза увидели.
Он вошел в комнату наблюдения, и посмотрел в камеру сквозь темное одностороннее зеркало.
Санкционированные мучители оставили Заключенного Б сидеть на стуле, с непокрытыми лицом и головой. Заключенный смотрел прямо перед собой, несомненно не обращая внимания на дискомфорт и длительное заключение. Казалось, что он смотрит прямо на Гаунта, как будто зеркало было совсем не односторонним. Фосфорные лампы наполняли камеру желчным зеленым светом.