Сдавал бумагу[236] генерал-зек долго, мы уж, грешным делом, решили, что он попросил политического убежища на каких-нибудь коралловых островах, заметив интерес к своей колымаге со стороны подозрительного типа в широкой, как футбольное поле, кепке. Ан нет, ближе к полудню он вернулся к своему автомобильчику, обнаружив в нем трубку радиотелефона — удобный механизм для мелких переговоров. Законопослушный гражданин тут же бы выбросил подозрительную вещицу или подарил своему врагу. Бывший же милиционер понимал: ничего случайного не происходит. В окопах невидимого фронта. И поэтому спокойно стартовал на volvo в суетливый день. Мы пасли его. Так, на всякий случай. И когда убедились, что он чист, как пионер перед лицом своих товарищей, решили пойти на мирные переговоры. Он узнал меня по голосу сразу. И удивился: мы вроде как должки друг другу отдали? Я полностью согласился и предложил съехать на обочину. Чтобы не мутить.[237]
Встреча двух высоких договаривающихся сторон произошла на самом достойном уровне. В угарных газах бесконечного городского транспорта. Самое удобное место для конспиративной, конфиденциальной беседы — Садовое кольцо, это правда. На всем своем протяжении. Изображая техническую поломку в моторе старенькой volvo, мы — два бывших зека, вскормленных в неволе витаминизированной баландой из коры сосен, — объяснились в свете новой проблемы. И поняли друг друга сразу. Вопрос заключался только в том, будет ли потрясен малыш мультфильмом и насколько заинтересуется.
— Он будет иметь интерес, — успокоил я собеседника. — Если умный. Если же дурак, то никакого интереса…
— Это не я умный, это все дураки, — задумчиво сказал Бревнов.
Я передал кассету и предупредил, что это копия. Оригинал в надежном местечке, охраняемом пуще военно-космической базы. Надеюсь, никаких резких движений… Если нам удалось вспороть гору Ртутную, то уж здесь, в условиях цивилизации, где средств массовой информации, как собак на городской свалке, мы свой интерес будем иметь. Меня прекрасно поняли, особенно тонкий намек на псов, способных разорвать в кровавые куски любого зазевавшегося сборщика мусора. Если банковское дело представить сбором сора. Что, по-моему, очень уместно.
Времени на раздумья и прочие организационные делишки — неделя. Место встречи — Садовое кольцо. Разрабатывать меня не советую. Даже отставнику под названием Бобок. А то может лишиться последней своей радости — цветного телевизора «Рубин».
На этом мы и расстались. Приятно иметь дело с людьми, работавшими когда-то в органах. Они, как дети, все новое схватывают на лету. Другому нужно мозги вышибить, как дверь, чтобы уяснил простые истины — не лгать, не воровать, не прелюбодействовать и так далее. В данном же случае мы расстались почти друзьями. Жаль, что наши дороги расходились: ему — на Запад, а мне — в Институт паразитологии.
Да, я решил закрыть и эту проблему. Проблему смерти отца. И поэтому на своей автостарушке отправился в вышеназванный институт под таким радостным, тонизирующим названием. А джип с Никитиным и Резо покатил за старенькой volvo. В профилактических целях. И чтобы проводить товарища, пожелав ему счастливого полета. До города желтого, повторю, дьявола.
Наш же родной город на семи холмах встречал лето открытыми окнами и витринами, чистенькой зеленью деревьев и кустарников, лужайками с новой травой и свежевыкрашенными торговыми палатками, улыбками прохожих. Воздух был пропитан энтузиазмом масс: все, выдюжили зиму, ну, теперь держись, мать ваша демократия!
Я чувствовал, что ключик от загадки, связанной с гибелью отца, где-то рядом. Я его держу в руках, но ещё не понимаю. Если выяснится, что и профессор Латкин чист, как его накрахмаленный медицинский халат, то остается вернуться к первооснове данных — к Фаддею Петровичу Фирсункову, любителю-цветоводу и любителю домашней настойки из розы, бля, ветров.
Однако не будем торопиться с выводами. Судя по личному делу Латкина Павла Игнатьевича, профессор не тульский пряник — скандалист, о всех паразитах (в широком смысле этого слова) имеет свое мнение, но специалист великолепный. Умеючи давит экзотических гадов, заползающих вместе с пищей в человеческие организмы, возвращающиеся из дивных путешествий по странам, где все ползучие земноводные считаются сладким деликатесом. Как приятно заглотить ядовитую змейку чупчапчу в собственном соку, приобщиться, так сказать, к таинствам Востока.
Правда, через день-другой в кишках начинаются дикие колики и все яркие экзотические краски края как-то сами по себе начинают меркнуть. Бедолагу отправляют домой в надежде, что на родных-то просторах он отдышится. Не тут-то было! И дорогие сердцу березки за окном уже мерещатся крестами. Тут несчастный, уже в бреду, упоминает о деликатесном сырокопченом гаде. Конечно же, среди многочисленных родственников находится один умный, кто подобную пищу употреблял, глазея на потные танцующие животики малайских гейш. И у него тоже поутру были колики, да, к счастью, под рукой оказалась наша дустовая водочка. От неё все вирусы и личинки гадов передохли, хлебнув огненных градусов. Rashia vodka — это не маисовая моча исступленного местного поросенка. Главное, чтобы она оказалась под рукой. И чем больше её, светлой, как мечта, тем лучше. Для восстановления всего организма.
Увы, выясняется, что в данном случае все национальное лекарство ушло на обмен: три бутылки — куртка из кожи змеи… Брррг!..
Тут все семейство вслед за несчастным начинает облевывать друг друга недавним завтраком (вареные яйца, сметанка недельной давности, плесневелая колбаска времен русско-турецкой кампании, сыр с отечественными опарышами) и приходит к выводу, что Борю или там Колю, или там Витю надо отправлять в Институт паразитологии, чтобы он не отправился сам совсем в противоположную сторону. Так сказать, налегке. Но в куртке из кожи… Брррг!..
Так что профессор Латкин занимался нужным делом — вытаскивал с Того света в Этот любителей экзотики и приключений. Имея, напомню, свой принципиальный взгляд на проблему лечения паразитоносителей.
О нем, Павле Игнатьевиче, слагали легенды. Точнее, о его методах. Например, такой, самый простой. У блюдца парного молока садится пациент. К блюдцу голым задом. За ним прячется профессор. С дубинкой. И как только аспид выползает из ануса полакомиться молочком, медицина огревает тварь по её арбузу, в смысле голове. От такого варварского и неожиданного обхождения какая-нибудь молоденькая и неопытная чупчапча тут же отдает концы, а пациент с радостными воплями летит по больничным коридорам. Потому что лечебная дубина огрела и его болезненно-обнаженную часть тела. Хотя сам эскулап не виноват — предупреждал ведь: уворачивайся, ядрена жопа!
Разумеется, я несколько приукрашиваю действительность, и тем не менее факт остается фактом — проф. Латкин П.И. имел репутацию своевластного, но хорошего специалиста по вирусам, гадам и прочим мелким зверькам, считающим, что человек есть самое удобное гнездышко для продолжения их древнего рода. Древнего — со времен Адама и Евы.
Именно к этому специалисту я и направлялся. Тем более по всем архивным данным выходило, что свою бурную деятельность начинал он на африканском континенте как эпидемиолог.
Институт напоминал стандартное лечебное учреждение. С окнами-полотнами, длинными коридорами, цветочными горшками на полках, телевизорами с пыльными экранами, больными, ждущими приговора у дверей кабинетов. И всюду крепкий казенный запах. Запах геца. Напомню, кто позабыл, гец по-свойски — это страх. Единственное, что радовало, — паразиты по коридорам не трухали.
…Первое, что я увидел, открыв дверь кабинета с табличкой «Проф. Латкин П.И. Без стука не входить», это было блюдце. С молоком. Рядом с блюдцем… нет, не филейная часть пациента, а обыкновенный котенок. Серенький и неуверенный, как февральский рассвет.
За столом восседал моложавый эскулап, похожий мощными габаритами на мясника из универсама. Я представил его с дубинкой в руках и понял, какие сложные чувства могут обуревать паразитоносителя после освобождения от вредной чупчапчи.