Создавалось впечатление, что площадь Франклина подверглась косметической операции. Тротуары были вскрыты, обнажившуюся землю то там, то здесь покрывали куски разбросанного брезента. Парк был завален строительным оборудованием и инструментом. У входа вздымались пирамиды старых канализационных труб.
Они принялись бродить по парку, и Эйнджел не выдержала:
— Чего вы боитесь?
— Вы хотели поговорить о Байроне Дорсете, так что, прошу, задавайте ваши вопросы.
Теперь они шли вдоль пустынной Шестнадцатой улицы, а Эллис все еще продолжала озираться, словно опасалась преследования.
— Я хочу знать, как он умер.
— Вы видели тело. Обширная рана в области шеи…
Эйнджел схватила доктора за руку:
— Вы знаете, что меня интересует. Я хочу знать, каким оружием был нанесен удар.
Эллис остановилась и покачала головой.
— В программе новостей сообщили, что его зарезали, — продолжала Эйнджел. — Но каким ножом можно так разодрать шею?
— Это был не нож.
— Тогда что?
Эллис еще раз осмотрелась вокруг:
— Я не могу разговаривать с вами.
— Что это было?
Запах страха, исходивший от Эллис, клубами окутывал Эйнджел. Ей было странно находиться рядом с человеком, обуреваемым таким страхом, и не видеть причины, вызывающей его. Это кого угодно могло вывести из равновесия. Чего боится Эллис?
Доктор выглядела измученной и очень расстроенной. Эйнджел ничего не понимала. Она схватила Эллис за локти и решительно встряхнула ее.
— Как его убили? — закричала она.
Запах страха стал еще острее, концентрированнее. Эйнджел почувствовала, что пульс и дыхание доктора участились. В эту минуту казалось, что Эйнджел она боится еще больше, чем кого бы то ни было.
— В ране я обнаружила ворсинки кошачьей шерсти и кусочки когтей.
Эйнджел отпустила женщину. Внезапно ей показалось, что у нее из-под ног выбили почву, и она вот-вот упадет.
— Больше никогда ко мне не обращайтесь.
Эллис отвернулась от нее и бросилась к машине. О том, что Эллис подвезет ее до лечебницы, не стоило даже думать.
— Значит, моро? — вслух проговорила Эйнджел.
— Ты где? — с неувядаемым выражением участия на лице поинтересовалась Лей.
— Центральная Больница Фриско, ты знаешь, Потреро…
— Где находится больница, я знаю. Но что ты делаешь там?
— Фактически, я не там. Я сижу в машине напротив.
Со стороны залива послышалась сирена, предупреждение о сгущающемся тумане.
— Если ты позвонила для того, чтобы успокоить меня, то не сможешь этого сделать, пока не ответишь на вопрос. Что на тебя нашло, зачем ты туда пошла?
— Тебе же говорят, что я на машине.
— Что…
— Послушай, Лей, у меня все в порядке. Я просто боялась, что ты будешь беспокоиться, что меня нет дома.
— Да, меня беспокоит…
— Я все объясню, когда вернусь.
Эйнджел прервала связь прежде, чем Лей успела возразить.
Что заставило ее прийти сюда? Не решила же она, что полицейские позволят ей переговорить с Графом? Неужели она думает, что тот и в самом деле станет с ней разговаривать?
Но, черт возьми, она хотела знать, что же Граф сказал копам. Что мог он сообщить такого, что подставило двух пинков из «Рыцарей» и отвело подозрение от моро, который убил Байрона?
Согласно регулярной информации, передаваемой программой новостей, Граф по-прежнему находился в Центральной больнице Сан-Франциско. Конечно, в новостях они не называли его Графом. Они именовали его третьим предполагаемым подозреваемым.
Называть его предполагаемым было справедливо, потому что пинк под номером три в ночь убийства Байрона все еще пребывал в клинике.
Все, касающееся смерти Байрона, начало смердеть.
Словно в подтверждение своих мыслей, она повела носом. Что-то странное появилось в запахе Центральной больницы Сан-Франциско — пахло моро и не одним. Она сосредоточила взгляд на главном входе. Со всех сторон к подъезду съезжались полицейские машины, распарывая влажные сумерки мерцанием сигнальных мигалок. Над Потреро-Авеню, внося дополнительную сумятицу, завис аэрокар агентства «Субботние новости».
Эйнджел замедлила шаг и прислушалась.
— Что это там, митингуют что ли?
Группа из нескольких десятков моро, состоящая преимущественно из кроликов и лис, в холле проклятой больницы в знак протеста объявили сидячую забастовку. Гул их голосов слагался в гимн, прославляющий копов.
Эйнджел повременила появляться на публике, так как к центральному входу стали подкатывать полицейские фургоны.
Черт, теперь они, как пить дать, помешают ей проникнуть в здание.
Эйнджел ощутила легкую эйфорию.
Она не стала испытывать судьбу и миновала центральный вход, направляясь в сторону стоянки машин скорой помощи. Как она и надеялась, моро здесь не было. Акция протеста была направлена не на срыв больничной работы, а на привлечение внимания со стороны средств массовой информации.