— Вероятно, нет, но если это удержит Тайгера от подписания документа, я желаю твердости твоей руке.
Она говорила это вполне искренне. Так она и считала, дьявол меня побери! Я зарычал на нее:
— Замолчи, Рондина!
Я увидел ее улыбку, она губами послала мне поцелуй, но в глазах ее пылала ярость.
— Я тебе не Рондина, запомни! Она, возможно, предпочла бы скорую смерть даже ценой предательства. Я Эдит, совсем другой человек. Хотя ты и называешь меня ее именем, я вовсе не похожа на нее, дорогой.
— Это скверно, — ответил я.
— Значит, ты делал все просто так? Мы умираем без причины, из-за ничего? Я считала, что ты веришь в свое дело. В свою работу. Ты был таким... таким верным долгу. Я хотела, чтобы ты отказался от работы, требовала этого до тех пор, пока не поняла, что ты так поступить не в силах. Я готова была принять тебя таким и жить твоей жизнью. Сейчас я готова умереть за твои принципы, Тайгер, и думаю, это последнее, что ты позволишь мне совершить в жизни.
Она была моей. Даже связанная, избитая, она была победительницей и оставалась моей, и она завоевала то время, в котором я нуждался.
Секунду я думал, что уже поздно и пистолет выстрелит, прежде чем я успею остановить держащую его руку, но я сказал:
— Соня, подожди... Я подпишу.
Ее улыбка была торжествующей, когда она повернулась к Рондине — раба, победившая госпожу.
— Ты умнеешь, Тайгер. Мне жаль, что ты умрешь. Я буду вспоминать наши с тобой рассветы.
Она медленно отступила к тому месту, где лежало на полу тело Спаада Хело, дотянулась да его кармана и вытащила пару тонких стальных наручников. Бросила их мне.
— Закрепи один на левом запястье, а второй — на трубе рядом с тобой. Как следует. Я вижу, что ты делаешь.
Я поднял наручники, защелкнул один на левой руке, причем правая дико болела при малейшем движении. Потом я приковал себя к трубе радиатора. Соня подошла ко мне, целясь из пистолета в голову. Достала из своего кармана лист бумаги и бросила к моим ногам.
— Я буду диктовать, — сказала она, — а ты пиши.
— Пожалуйста, Тайгер, — тихо попросила Рондина.
Глаза у нее полны были слез и горечи поражения.
— Брось, милая. Ее верх. Когда-нибудь оно должно кончиться.
— Но не так.
Я поднял листок и цыкнул на нее:
— Я же сказал, чтобы ты замолчала!
Я порылся в кармане и нашарил самописку Эрни с заложенным в нее взрывным устройством на три шашки динамита, снял колпачок и надел на другой конец.
— Вперед, — предложил я.
Соня продиктовала текст, полный инкриминирующих данных против нашей страны и подробностей, которые в случае необходимости можно было проверить и подтвердить. Уолли смотрел на меня с разинутым в ужасе ртом, на лице у Мартреля застыло выражение тупой покорности и одновременно ненависти к режиму, превратившему в чудовище ту, которую он любил. Рондина воплощала собой глубокое и отчаянное разочарование.
Я дописал, поставил подпись, испачкав бумагу кровью, которая текла из раны, и откинулся к стене, весь взмокший от пота. Соня подождала, пока я закончу, взяла чемоданчик, открыла его и вложила таймер, который начал отсчет своих зловещих щелчков.
— Через пять минут все будет кончено, — заявила она. — Можете кричать и звать на помощь сколько хотите, вас никто не услышит. Здесь отличная звукоизоляция, а на улице сейчас никого. Слишком ранний час. Только начинает светать.
Я подождал, пока она будет готова уйти, сложил написанный мною текст, повернул, как надо, колпачок ручки и прицепил ее держателем к бумаге. Протянул все это Соне, она взяла и сунула текст в карман, не сводя с меня глаз. Острая боль пронзила мне руку, я поморщился, хоть и был почти рад своей боли — она помогла мне скрыть от Сони мои истинные чувства.
— Спасибо, мой тигр. Мне почти жаль, что мы больше не увидимся. Прощай!
Я не ответил ей. Ждал, когда же она уйдет, и слушал тиканье таймера в чемоданчике. Она пнула ногой тело Спаада Хело, открыла дверь, вышла и захлопнула ее за собой.
— О Тайгер, зачем ты это сделал? — почти простонала Рондина.
И снова самым важным стало время. Счет шел на секунды. Труба, к которой я был прикован, кончалась глухим отрезком на высоте примерно в десять футов и не доходила до потолка. Я едва не заорал от боли в раненой руке, но добрался-таки до самого верха, сдернул с конца трубы наручник и рухнул на пол на четвереньки. Потом я вырвал провода из заряда в чемоданчике.
Первым я развязал Уолли, на остальных времени уже не оставалось.
— Потащили их в заднюю комнату. Быстрее. Нам надо оставить за собой по крайней мере две стены.
Он не задавал вопросов. Подхватив Мартреля под руки, я потащил Рондину под мышкой здоровой руки. Через заднюю комнату мы выбрались во двор и укрылись за грудой бетонных плит. Сразу вслед за этим мир словно взлетел в вихре пламени, дыма и пыли.
Когда все улеглось, я встал, развязал Рондину и Мартреля, взглянул своей невесте в глаза и убедился, что она поняла, какого туза я прятал в рукаве и лихо разыграл, поняла, что мы победили. Все вместе мы, обходя груды камней, вышли к фасаду здания и услыхали приближающийся вой сирен.
Мы теперь могли бы им радоваться. Мы могли радоваться всему на свете.
Солнце только еще вставало на востоке, плоский полумесяц сияющего золота, готовый осветить землю горячими лучами нового дня.
Соня оставалась здесь, поблизости от меня, но она не видела сегодняшнего рассвета. По сути, она стала его частицей, влажным красным мазком на серых развалинах здания, отразивших свет нарождающегося дня и работу, которая была закончена.