– Труп не опознан. Мне пришла в голову мысль, от которой опустело сердце.
– Вышлите мне фото того парня на Стэнтон-бар на Бродвее, о'кей? И потом, если понадобится, сними со стены свой автомат, мне необходима верная рука.
– Хочешь совет, хотя ты уже большой мальчик?
– Слушаю.
– Оставь Мартина Грэди. У тебя есть женщина, ты теперь не один, и ты изменился, мальчик-тигр.
– Но работу делать надо…
– Пусть ее делают другие. Другие, у которых нет женщины и которые могут так же ненавидеть, как и ты.
– Они заменят нас в свое время, а меня все равно не вычеркнут из списка «А». Я не могу пойти к вам – ваши отлично знают о моем прошлом. У меня в памяти куча имен, адресов, лиц. Куда все это деть?
– Ты же собирался уйти?
– Это дело мы с Рондиной уладили. Она принимает меня, какой я есть, или может совсем не принять. Я солдат, таким и погибну.
– Мне жаль тебя, мальчик.
– Обычно я сам себя жалею. Ты не лучший советчик, ясно?
– Ясно, но ты все-таки подумай. Ты сделал свое дело и здорово нам помог. Но Рондина…
Я похлопал себя по карманам и, вынув пачку жвачки, бросил ее на стол. И когда яркая картинка упала обложкой вниз, я буркнул:
– Решка.
– Как знаешь, мальчик!
9
Я вытащил Мартина Грэди, нашу организацию и безопасность страны из тупика, в который загнало всех нас молчание Мартела. Я сделал больше. Я вытащил его самого из госпиталя, не прибегая ни к чьей помощи.
В войну у нацистов была отличная пословица: «вас виссен цвай, кеннт дас швайн» – что знают двое, знает и свинья.
Подойдя к зданию госпиталя, к одному из его восьми подъездов, я, прикрываясь супружеской четой – супруга вот-вот должна была родить и, жалобно морщась, давала мужу какие-то указания – вошел в холл, сел там в кресло и прикинулся одним из ожидавших известие счастливых и не особенно счастливых, в зависимости от частоты этой процедуры, отцов.
Наконец, сделав озабоченно-растерянное лицо, я подошел к вконец измученной дежурной по этажу и спросил, где мне можно вымыть руки. Она скользнула по мне отсутствующим взглядом и мотнула головой в направлении мужской комнаты.
Пришлось ждать не меньше десяти минут, прежде чем в туалет зашел один из врачей в полной форме, со стетоскопом, свешивающимся из нагрудного кармана халата. Зажать ему рот, заткнуть его носовым платком, стянуть халат и запаковать в одну из кабин – было минутным делом.
Натянув на себя халат, я пошел, не скрываясь, по этажу, что-то озабоченно бурча себе под нос и разглядывая какие-то листы, которые я по ходу дела извлекал из кармана. Дойдя до поворота, я увидел копа и, прикинувшись страшно спешащим, шагнул к нему. Одной рукой отстраняя его от двери, другой я помахал перед его носом пачкой рецептов и бланков.
– На что жалуется пациент… э-э-э?
– Но, доктор… – опомнился он.
– Я знал, что вы испугаетесь врача. В детстве вас им не пугали? – и я подмигнул Мартелу, который опознал меня с первого взгляда и прямо-таки окаменел, стоя посреди комнаты. На его физиономии были написаны ужас и растерянность.
Кои вошел следом за мной. Но тут Мартел очнулся и мы сразу, будучи профессионалами, приступили к простой задаче. Я пригнулся, и когда тот подставил ножку полицейскому, прыгнул ему на спину и скрутил руки. Коп не успел и пикнуть, как был связан и с кляпом во рту лежал на кровати, чуть моргая от удивления.
Я швырнул его мундир Мартелу.
– Одевайтесь!
Когда мы выскользнули из здания, то следом понеслась внезапно возникшая трель звонков, сирен и прочей чепухи, рассчитанной на сценический эффект.
– Теперь, Мартел, у нас нет другого выхода, придется идти на дно!
– Простите, в каком смысле?
– В прямом. Наша подземка – самая длинная в мире. Можете расстелить газету на сиденьи и отоспаться. На ближайшие пять часов – она наш дом.
– Но Ева…
– В надежном месте… Вы так сильно ждете ее, а если она уже не ждет вас, Мартел? Если вы…
Я искал слова, чтобы разочарование бедняги не стало таким смертельным, но рано или поздно он поймет, что быть настоящим любовником – не его дело.
– Поймите меня правильно… Я не учел в игре только одно, что юность может уйти навсегда, пройти мимо меня. М-да… Сначала женщины не играли для меня никакой роли – они шли на втором плане. На первом плане было упоение властью, мои идеалы и власть, власть! Огромная власть над другими. Где уж тут было соревноваться какой-то женщине… И вдруг – это, женские глаза царапнули, и словно два огонька обожгли душу. Я стал понимать, что в мире, где находится Ева, мы должны быть вместе…