Такер отвернулся от Харриса, посмотрел в противоположном направлении и подумал, что было бы хорошей идеей отойти к углу здания, где он мог бы контролировать вид со стороны газона так же хорошо, как и со стороны дороги. Он сделал всего лишь шаг в этом направлении, как раз перед тем, как появился один из людей Баглио.
Он был высоким, худым и широкоплечим, выглядящим не таким тупым, но с отпечатком такой же смерти на лице, как и бандиты, которые ехали за «каддилаком», когда Такер с остальными принудил их остановиться на горной дороге всего два дня назад. Возможно, он был один из них. Вероятно, он прогуливался в одиночестве, увлёкшись своими мыслями, сильно сгорбившись, как будто согнутый пополам. Он смотрел на землю перед собой. Он ничего не подозревал. Однако, вдруг, как будто будучи предупреждённым каким-то экстрасенсорным ощущением, внезапной проницательностью, он дёрнул головой вверх, его глаза расширились, руки поспешили под куртку с непоколебимой уверенностью и экономностью движения, которые показывали в нём тренированного профессионала.
Нет, у Такера было своё мнение. Не заставляй меня. Успокойся. У тебя нет шансов, и ты это знаешь.
Бандит достал пистолет наполовину, когда Такер выстрелил в него, в верхнюю часть груди, под правым плечом.
Бандит уронил пистолет.
Он ударился тихо о бетонную прогулочную дорожку.
Выстрел развернул его наполовину, так что его откинуло на стену, и он, начав тянуться к своему плечу, завалился вперёд и больше не двигался.
Не смотря на высокий риск, связанный с его сферой деятельности, Такер всего лишь дважды был вынужден выбрать вариант, связанный с убийством человека. Один раз это был нечестный коп, который пытался вынудить подчиниться с помощью оружия; второй раз это был человек, с которым Такер вышел на дело и который решил, что на самом деле нет причин делить доход, когда единственная пуля из его миниатюрного револьвера с перламутровой рукояткой может исключить эту экономическую несправедливость и сделать его вдвое богаче. Коп был тучным и медленным. Партнёр, у которого был револьвер с перламутровой рукояткой, был настолько же предрасположен к каждой вредной привычке, насколько был хорош в выборе оружия. Он решил не стрелять Такеру в спину, ведь этот ход был наиболее умным, но захотел вместо этого объяснить Такеру, в виде мелодраматической сцены, в очень театральных терминах, что он намеревался сделать. Он хотел видеть на лице Такера, как приближается смерть, сказал он. Он был очень удивлён, когда Такер выхватил у него револьвер, и ещё больше удивился, когда, после непродолжительной борьбы, получил пулю.
Оба убийства были совершены чисто и быстро, на первый взгляд; но оба они надолго оставляли ужасный остаток после того, как тела были сожжены и начали гнить. На протяжении месяцев после каждого убийства Такера беспокоили ночные кошмары, в которых мёртвые мужчины появлялись перед ним в широком многообразии обликов, иногда в погребальном саване, иногда покрытые могильной землёй, иногда как полу-животные — козёл, бык, конь, гриф, всегда с человеческой головой, иногда такими, как они выглядели при жизни, иногда как дети с руками, как у взрослых, иногда как возбуждающие женщины с мужскими руками и как светящиеся шары и облака испарений, и как невыразимые вещи, которые не имелось никакой возможности опознать как мужчин, которых он убил. В течение нескольких месяцев непосредственно после каждого убийства он просыпался почти каждую ночь, крик вырывался из глубины его гортани, в его руках были влажные простыни.
Элиз всегда была рядом, чтобы успокоить его.
Он не мог рассказать ей, что вызывало эти сны, и он притворялся, что он не понимает их, или же, иногда, что он даже не помнит, что в них было.
Она ему не верила.
Он был уверен, что она ему не верила, не смотря на то, что она никогда не выдавала этого своим поведением или лицом и никогда не пыталась задавать традиционные вопросы. Она не могла бы узнать и едва ли подозревала настоящую их причину, но её это просто не беспокоило. Всё, что ей было интересно — это помогать ему справляться с ними.
В некоторые ночи, когда она зажимала его между своих грудей, он мог взять один из её сосков в свой рот, как делают дети, и он оказывался на время таким же умиротворённым, как ребёнок. Он не стыдился этого, только приветствовал это как источник утешения, и он не чувствовал себя меньше мужчиной, когда приникал к ней подобным образом. Часто, когда страх отходил, его губы блуждали вокруг соска, меняя утешение, которое предлагала она, на его предложение получить утешение от него самого.
Его удивляло, как другие люди, которые убивали, справлялись с последствиями, остатками стыда и чувством вины, тяжёлой болезнью души.
Как, например, Пит Харрис справлялся с этим? Он убил, по его собственному признанию, шестерых людей за последние двадцать пять лет, не без причины — и бесчисленное множество других перед этим, во время войны, когда носил с собой Томпсон и использовал его без разбора. Просыпался ли Харрис ночью, преследуемый демонами? Мёртвыми людьми? Минотаврами и гарпиями с хорошо знакомыми лицами людей? Если это было так, то как он успокаивал себя, или кто его успокаивал? Трудно было представить этого неуклюжего, краснолицего, с сильной шеей мужчину в руках кого-нибуть, как Элиз. Возможно, его никогда не утешали и не ухаживали за ним после кошмаров. Возможно, он всё ещё носил их все внутри себя, омут всей этой тьмы, сладкий осадок смерти. Это могло объяснять плохие нервы так же хорошо, как и всё другое.
— Я думаю, что у него перелом лопатки, — сказал Ширилло, поднимая глаза от раненого бандита.
— Он не умер?
— Ты и не собирался его убивать, не так ли? — спросил парень.
— Нет, — сказал Такер. — Но пистолет с глушителем может промахнуться, даже если качественно собран.
— У него течёт кровь, — сказал Ширилло. — Но это не артериальная кровь, и она его не убьёт.
— Что теперь? — спросил Харрис.
Такер стал на колени и посмотрел на рану бандита, отвёл веки, на ощупь нашёл сильное сердцебиение. «Он ещё долго будет приходить в себя, но у него будет шок. Он не будет представлять опасности, если мы оставим его здесь».
— Он может позвать на помощь, — сказал Харрис.
Ширилло сказал: «У него не хватит на это сил, даже если его мысли настолько чистые, чтобы попробовать это сделать».
— Мы могли бы вставить ему кляп.
— И, возможно, убьём его, если кляп вызовет конвульсии, — сказал Такер. — Нет. Мы просто возьмём его с собой внутрь, засунем в кладовку и будем надеяться на лучшее.
Ширилло кивнул, так невозмутимо, намного спокойнее, чем ожидал от него в это время Такер, и вернулся обратно к окну, закончил прилеплять липкую ленту к центральному оконному стеклу, отрезал от стекла круг, вынул его наружу, засунул внутрь руку и осторожно поводил пальцами. «Провода», — сказал он. — «Сингализация».
— Ты знаешь этот тип? — прошептал Такер.
— Может быть. Фонарик, пожалуйста.
Такер достал его из кармана ветровки и передал ему.
Ширилло щёлкнул выключателем и направил свет сквозь отверстие, которое он вырезал в оконном стекле, направил луч влево и вправо, тихо ругнулся, как бы подтверждая что-то, что он уже предполагал, выключил фонарик и вернул его Такеру.
— Ну и?
— Я знаю её.
— Встроенная?
— Нет. Петли проводов, идущие через два латунных проводящих кольца в основании окна. Если я подниму окно, я натяну провод и запущу тревогу — если я глупец.
— Ты не глупец, — сказал Харрис.
— Спасибо. Мне требовалось твоё подтверждение.
Такер сказал: «Сколько нужно времени, чтобы покончить с этим — две или три минуты?»
— Тогда продолжай.
Работая быстрее, чем умел Такер, Ширилло прилепился и вырезал другое стекло в нижнем ряду оконных стёкол, достал его наружу, и, используя специальные инструменты из своего мешочка, залез внутрь и отцепил проводящие кольца от дерева. После этого провода будут валяться на подоконнике, и не имеет значения, как высоко будет поднято окно. Закончив, он вернул инструменты в мешочек, опоясался вокруг талии под своим пиджаком. Просунув в окно обе руки, он открыл щеколду и осторожно двинул весь механизм вверх, достаточно высоко для того, чтобы человек мог под ним поместиться. Рама была тесно подогнана, и окно оставалось открытым.