Конверт был не слишком пухлым, и я решил, что это хороший знак. Скорее всего, Чжоу едет в Британию и хочет сама обо всём мне рассказать. Ещё до Рождества я переправлял ей некоторые документы, Дэниел Шафик узнавал для меня, как сделать перевод из школы в школу при достижении магического совершеннолетия. Совёнок будет отличным подарком на её семнадцатилетие, которое было тринадцатого июня. В «Ильверморни» традиционно учились до четвёртого июля, точнее, вместе с Днём независимости США отмечались выпускные, так что, возможно, завтра-послезавтра мы увидимся.
Я вскрыл конверт, но обнаружил только одно письмо вместо двух. И это письмо было от Горди Пиквери, я моментально узнал почерк, и мне стало дурно: вдруг с Чжоу что-то случилось и она не смогла написать?
Строчки письма прыгали перед глазами, и я никак не мог сообразить, что написано, словно оно было заколдовано на нечитаемость.
Наконец я сел и сосредоточился.
«Привет, Гарри!
Наверное, ты уже догадался по почерку, но пишет тебе Горди Пиквери.
Не знаю, с чего начать это письмо, так что начну с хороших новостей. Моя сестра Грейс через свою работу нашла родителей Чжоу. Они живы и здоровы. Оказалось, что они переехали к нам, в смысле, в Штаты, обустроились в национальном магическом посёлке китайской общины в Лос-Анжелесе. Это на побережье, в Калифорнии. Не очень близко от Ильверморни, но маги редко путешествуют пешком, верно? Они уже виделись в начале мая. Мистер Чанг и его жена побывали в нашей школе и говорили с бабушкой, она, если ты помнишь, директор Ильверморни.
В общем, родители Чжоу захотели, чтобы она закончила нашу школу, они не хотят возвращаться в Британию. Их пугает этот ваш Дамблдор и то, что Чжоу может грозить опасность.
Я знаю, что вы хотели, чтобы она перевелась обратно в Хогвартс, и что ей уже семнадцать и она может сама решать, но она выросла в патриархальной семье и любит родителей. В общем, Чжоу не вернётся. Она очень переживала из-за того, что нарушает своё обещание, не знала, как тебе об этом написать, а потом случилось то, о чём я собираюсь с духом тебе поведать.
В общем, она правда любила тебя. Переживала за тебя, очень ждала твоих писем. И, наверное, тысячу раз перечитывала то, что ты ей писал. Мы сблизились с Чжоу благодаря тебе. У нас была общая тайна, мы писали тебе письма, я помогал ей. Мы учились на одном факультете, делали вместе уроки, вместе писали письма. Мы даже собрали с ней школьную команду и играли в квиддич против Салемской Академии. И… незаметно для себя я влюбился в неё. Она же очень хорошая, ты знаешь, Гарри. И ей здесь было тяжело: всё же чужая школа, чужая страна, без какой-то поддержки родителей, волнуясь за них, за тебя. У неё не было близких подруг, да и она не могла никому рассказать, что с ней случилось и почему она сюда перевелась. Я был её единственным другом.
После того, как я понял, что люблю её, каждый день превратился в ад. Ты был далеко, а я — рядом, но любила она тебя. Вспоминала через день, грустила, писала твои инициалы на полях сочинений. Ты не представляешь, как она плакала — и от радости, и от огорчения, — когда нашлись её родители. А я… Я радовался, что она останется и будет здесь — со мной. Мне было очень стыдно, но я ничего не мог с собой поделать. Не знаю, может быть, я завидовал, что такая девушка любит другого и мне ничего не светит. Может, я плохой человек и плохой друг.
Она никак не могла придумать, как написать тебе письмо, и всё откладывала, к тому же у нас начались подготовка к экзаменам и финальные игры по квиддичу. Мы выиграли. И тогда, в порыве радости и эйфории, мы обнялись и поцеловались. Это вышло почти случайно, но между нами пронеслась искра. Я признался ей в том, что люблю её уже почти полгода, а она сказала, что тоже меня полюбила, хотя и не хотела. Она чувствовала себя предательницей, потому что думала, что любит тебя, считала, что уедет обратно и чувства пройдут, но всё изменилось. Словно всё было за то, чтобы мы были с ней вместе.
Чжоу боится, что ты её возненавидишь за это, а она даже не может встретиться с тобой и всё объяснить. Я перечитал своё письмо и тоже не уверен, что смог всё объяснить тебе и ты не возненавидишь меня и её. Ты наш друг, Гарри, как бы странно это ни звучало. От этого наша любовь с Чжоу… какая-то словно запретная. Как будто мы своровали наши чувства. Украли у тебя. Я пообещал ей, что сам напишу тебе, потому что она не может. Ей очень жаль. И это очень сложно объяснить — почему так произошло. Почему мы полюбили друг друга. Мы не властны над нашими чувствами. Постарайся это понять и простить её. Она очень переживает за тебя и хотела бы остаться с тобой друзьями. Знаю, это звучит как жалкие оправдания, но если ты любил её, то сможешь отпустить. Надеюсь, что ты ещё встретишь кого-то очень хорошего.
Если сможешь, то прости.
С уважением,
Горделиус Пиквери
P.S. Грейс передавала тебе привет, она ещё не знает, что так случилось, так что не злись на неё, она вообще ни при чём. Если будешь злиться, то злись только на меня, я один во всём виноват».
— Ну что, она возвращается? Твоя девушка? — заглянул в комнату Дадли. — Что с тобой? Что-то случилось?
— Как говорят, «у меня есть две новости. Хорошая и плохая», — отложил я письмо, пытаясь понять, что же чувствую по этому поводу. Понимание? Досаду? Тоску? Разочарование?
— Тогда скажи хорошую новость.
— Похоже, что сова в подарок у Лили будет совсем скоро, — откинулся я на кровать.
— А какая плохая? — осторожно уточнил брат.
— Придётся расширять совиную будку, — хмыкнул я. — Шутка. Хотя будку, может, и придётся переделать. Плохая новость в том, что у меня больше нет девушки… — ответил я, отдавая брату письмо Горди.
Дадли, хмурясь, прочитал послание, потом, похоже, ещё раз и ещё.
— И что? Ты поедешь в это их «Ильверморни», чтобы начистить кое-кому рыло? — воинственно спросил брат.
— А зачем?.. — вздохнул я. — Что от этого изменится? Сердцу не прикажешь. Да и не заберу же я оттуда Чжоу насильно?
— Ну хотя бы чтобы услышать о вашем расставании от своей девушки, а не от какого-то левого хмыря, — потряс письмом Дадли. — А вдруг это всё подделка? Или, как в фильмах бывает, он отправил письмо как будто от неё, а ей отправил письмо от тебя, что ты с какой-нибудь девчонкой замутил. Помнишь эту, которую ты ещё на Рождественский бал приглашал? Ты же с этим «Горди» переписывался? Значит, твой почерк у него есть и он письма отправляет и получает. Ты же вроде говорил, что Чжоу не выпускают из той школы или типа того?
— Ну да… — протянул я.
— Ну и вот. Он её полюбил. А если про родителей правда, то она, может, на самом деле хотела приехать, а он такой раз — и от тебя письмецо ей суёт. Типа «прости, подруга, но я люблю другую, ты мне больше не нужна. Оставайся в своей Америке и не приезжай», — распалился Дадли. — Ну и она расстроилась, и тогда что ей тебе писать, переспрашивать? А чтобы ты не писал, то он тебе написал, что они уже встречаются. Но, может, и вовсе нет. С чего ты ему веришь?
— В твоих словах есть резон, — хмыкнул я. — Но я сомневаюсь, что Горди способен на такую подлость…
— Если он её так любит, то, может, и способен, чтобы вас развести и самому освободившееся место занять, — скрестил руки на груди Дадли. — Ты просто судишь людей по себе, но многие из-за любви предают дружбу, лгут или убивают. Вы же как бы почти и не знакомы с ним. Пару писем от него получил, а сразу другом считаешь. Если он на твою девчонку позарился, то не друг он тебе, я тебе отвечаю. Вот ты бы стал зажигать с Гермионой?
— Э… Нет, — ответил я.
— А почему?
— Ну потому что она тебе нравится, — ответил я.
В моей жизни было, конечно, что я любил девчонку, которая любила другого, или был с девчонкой, с которой у меня нет будущего, но если бы Саске ответил на чувства Сакуры, то я бы сразу… пожелал бы счастья моим друзьям.
— Вот! Девчонка друга или брата неприкосновенна! — поднял палец Дадли. — И нечего влезать в чужие отношения. Мало ли кто там кого любит. В маму, может, наш молочник влюблён, так и что, ей сразу отца бросать?