— Всех цариц! — сказал доктор. — Для тебя одной я работал. Разве ты не заметила, как я тебя люблю? Повторяю: для тебя одной я работал. Я об этом мечтал дни и ночи. Когда я увидел, что ты — прекрасная душа, спокойная, любящая, и как вспыхивают твои глаза при встрече с моими, как дрожит твоя рука, когда касается моей, я решил, что открытие мое будет чудесной наградой для тебя. Для тебя одной я создал золото, я вознесу тебя над всеми людьми, над всем человечеством, одна ты будешь царить в мире.
Он стоял неподвижно, с глазами, устремленными на горн атанора.
Диана в восторге видела перед собой золотые сны. Вся в золотых браслетах, в золотых монетах, в бриллиантах, в кружевах, кругом букеты роз, тореадоры, убивающие быков, процессии монахов со сверкающими иконами, статуями Мадонны!..
— Мы будем счастливы! — как бы проснувшись, вскричала она. — Для нас, только для нас! Никто не будет знать! Какое блаженство! Мы построим себе золотой дом с бриллиантовыми окнами!
Доктор лихорадочно произнес:
— Ну, еще нечего спешить, еще возможна ошибка, мелочь, ничтожная разница в температуре.
Тень пробежала вдруг по его лицу; он спросил:
— Ты не слышишь? Атанор гудит?
Диана насторожила слух.
— Да, учитель. Как будто звенят пчелы.
— Или поют шмели. Приближается страшная минута, — побледнев, объявил доктор. — Послушай, Диана, — тревожно сказал он, — через час я приду к тебе. Я объявлю тебе, что случилось. Уйди — я боюсь за тебя.
— Чего ты боишься, учитель? — наивно спросила Диана.
— Философский камень развивается в философском яйце и может взорваться.
— Ну и что же?
— Он в таком огромном количестве заготовлен мной, что его должно хватить на несколько миллиардов золота.
— Боже мой, учитель!
— Да, дочь моя. Уйди же!
— Я не уйду от тебя. Что случится, если горн взорвется?
— Погибнешь. Слышишь, как страшно гудит? Уже не пчелы поют. Это ревет бык.
Он взял Диану за талию и повернул ее к двери. Но она не хотела уходить.
— Уходи! — грозно сказал он. — Еще три минуты, и бык или упадет на колени, или подымет нас на рога.
Но Диана взглянула в глаза доктору Фиденциусу, которые горели странным, нестерпимым блеском, и не успела взяться за ручку дверей и в последний раз оглянуться на доктора, как раздался взрыв.
В облаке ярко-лазурного, сверкающего блеском молнии пара замигали красные искры, загремел гром, и доктор Фиденциус с криком упал на пол.
Сама Диана едва устояла на ногах. Но она не была ранена. Поскорее открыла она окна и, когда рассеялся пар и погасло пламя атанора, Фиденциус пришел в себя. Он получил тяжкие ожоги руки и плеча и принужден был лечь в постель. Он ничего не говорил, ни на что не жаловался, только молчал. Диана ухаживала за ним.
На другой день он сказал ей:
— Никому не говори.
— Нет.
— В маленьком хрустальном шкафчике лекарство. Принеси.
Диана смотрела, как он лечится, весь израненный, слабый, сконфуженный, и ей было жаль его. Она не смыкала глаз над ним, подавала ему пить, сварила куриный бульон и заставляла его есть и пить, как ребенка.
— Бедный ты, — говорила она. — Ах, учитель, какой ужас!
— Ничего, деточка, — стал утешать ее старик. — Я, кажется, слишком рано открылся тебе и поманил золотыми перспективами; но теперь я знаю, что нежно делать, чтобы атанор удался. Полградуса ниже, и все было бы спасено.
— Учитель, когда ты выздоровеешь, опять примешься за работу?
— Неужели ты думаешь, что я брошу свою лабораторию!
— Ты опять уйдешь в свои опыты и забудешь обо мне?
— Нет, Диана, я не могу тебя забыть. Если я работаю, — то для тебя. Помни это.
— Пройдет тысяча лет… — с огорчением сказала она, припадая своей пышной головой к его подушке.
Он погладил ее по волосам.
— Через месяц ты будешь самой богатой женщиной в мире.
Диана вздохнула.
— Чего ты вздыхаешь? Неужели ты думаешь, что я стал холоден к тебе только потому, что разбился и охладел мой атанор? Знай, что я никого не люблю, кроме тебя. Я презираю людей. Они представляются мне зверями, ленивыми, праздными, обреченными со дня своего рождения на животное состояние. Нет, только ты одна! И не бойся, что пройдет тысяча лет. Мне скоро шестьдесят, но сердце мое бьется, как у тридцатилетнего. Я люблю тебя, — продолжал он и еще раз сказал: — я люблю тебя.
Жажда жизни и работы так была велика у доктора Фиденциуса, что выздоровление его совершилось в несколько дней. Диана вышла приготовить завтрак и, вернувшись, уже не застала доктора в постели; он сидел в лаборатории. В горн был вставлен новый тигель. Все, что уничтожено было взрывом, мало-помалу было восстановлено. Больше, чем когда-нибудь, погрузился в алхимические занятия доктор Фиденциус. Диана только на короткие мгновения видалась с ним; он почти не ел и не пил, глаза его ввалились и горели фанатическим огнем.
Предоставленная самой себе, Диана гуляла по саду, спускалась по отлогому холму в долину и смотрела по целым часам, как убегает на дне русла извилистая речка в бесконечную даль, смотрела на облака, на горы и вздыхала.
Прошел месяц. Однажды Диана шла задумчиво по берегу реки и, когда она повернула к дому, из-за столетнего, ветвистого пробкового дуба вышел молодой человек в серых штанах, унизанных пуговицами, в бархатной куртке, в широкой шляпе и с черными, красиво вьющимися усами. Он подошел к девушке.
— Что угодно вам? — спросила она и отступила шаг назад.
— Я «рыцарь Солнца», — проговорил он.
Она побледнела, а он засучил рукав и показал ей на коже руки синий рисунок — эмблему солнца с девизом: «Вечный свет».
— У тебя такой же точно знак, — сказал молодой человек, без церемонии взяв Диану за руку, и поднял ее рукав.
— Да, — сказала она.
Мгновенно пронеслось у нее воспоминание о прежней жизни.
— Я была тогда девочкой, — прошептала она. — С тех пор прошло много времени.
— Ты стала женщиной, но узы, которые связывают тебя с орденом, не могут быт порваны никогда, и ты приобщилась к «вечному свету». Я требую, чтобы ты не прогоняла меня.
— Я стала теперь совсем другая. Я не помню тебя.
— Я Марсель, по прозванию «Маркиз семи фонтанов».
— Уйдите отсюда, — сказала Диана.
— Тебя когда-то прозвали «Ласточкой». Не будь же дурой, «Ласточка».