На исходе был февраль, стоял мороз, снег гладкими курганами лежал на земле.
Дмитрий Бельский предстал перед выстроенным полком в блистающем шишаке, в атласном опашне, под которым сверкала серебром броня, сабля в узорных ножнах прицеплена к боку. Подвели высокого крепкого жеребца в цветастой попоне с золотыми кистями, звенела сбруя с позолоченными кольцами и удилами. Вдев в стремя ногу в остроносом красном сапоге, Бельский удивительно легко взлетел в седло – только полы опашня широко распахнулись в стороны – и двинулся вдоль построенного полка.
Копья ровными рядами взмывали вверх, сверкая на морозном солнце. От крепких мужиков, облаченных в панцири, стоял густой пар. Русский ратник был тогда мощным, умелым воином, обученным в боях с литовцами и татарами. Тяжелое положение государства, окруженного врагами, закаляло его защитников. И, медленно проезжая мимо выстроившихся воинов, Бельский заглядывал в каждое лицо, с почтением смотревшее на него. И взбодрился – есть у державы сила и мощь, пока такие богатыри стоят на защите ее! И радостно, искрой пронеслась в голове мысль: «Веди своих литвинов, Семен, на землю нашу! Братский прием я тебе обещаю!»…
Пахло морем и сырым деревом. День стоял ветреный, солнце укрылось за серыми тяжелыми облаками. Венецианская галера была все ближе к Константинополю – по крайней мере так говорили моряки. Семен Бельский, перегнувшись через борт, тяжело изрыгал в воду утреннюю трапезу. Рядом прошедший моряк невозмутимо выплеснул туда же помои из ведра и зашагал обратно, насвистывая что-то веселое. Сплюнув горькую слюну, Семен утер рот и снова вымученно поглядел вдаль, с нетерпением ожидая, когда же из зеленоватого бескрайнего моря появится легендарный Константинополь и он узрит золотой купол великой Софии, венчающий город, о коем рассказывали родители и наставники. Но пока лишь море уходило за горизонт, а над ним все так же висела туманная пустота…
Через многое пришлось пройти Семену Бельскому, прежде чем он оказался на этом судне.
Тогда, еще полтора года назад, когда он был арестован по приказу Сигизмунда и отбывал наказание в Вильно, он понял, что в Литве оставаться не намерен. Его обвинили в шпионаже и решении снова отъехать в Москву, но Семен прекрасно понимал, что все это из-за плачевных результатов войны, развязанной отчасти из-за его призывов. Заключение его походило скорее на домашний арест, так как в камере были кровать, стол, узника хорошо кормили, и тюремщик выносил ведро больше трех раз в день. Однако самолюбие князя было уязвлено.
В январе следующего года он был вызван на заседание господарской рады, где произнес пламенные речи, лживые и покаянные, лестные и призывающие к дальнейшей борьбе – все это произвело неимоверное впечатление на многих сидевших в том зале, и, конечно, после этого Семен был прощен. Он тут же вернулся в возвращенные ему имения, где стал вынашивать план отъезда к всемогущему турецкому султану…
Наконец, весной собрался в Краков к королю. В ночь перед отъездом решил развлечься… Молодая служанка, как только князь слез с нее, прикрывшись простыней, пугливо глядела на хозяина, на его широкую спину, пока он, голый, пропитанный потом, отвернувшись, жадно хлебал из кувшина вино. Отставив чашу, он, качнувшись, икнул и сказал злобно:
– Пошла вон!
И как только девка исчезла, упал на перину, забывшись мертвецким сном. Утром было несказанно плохо, и князь корил себя за тот «лишний» кувшин. Благо прохладный ветер в дороге отрезвил его.
– Молю об одном – дайте мне благословление на путь в Святую землю! – говорил он, склонившись пред королем. – Там я замолю свой грех во имя силы меча твоего. Верую, что молитвой своей у Гроба Господня выпрошу победы для тебя, и снизойдет Божья милость на нас…
Король сидел в черной бархатной мантии, скрывающей его жирное тело, на лысой голове сверкала небольшая корона с камнями. Полные губы короля искривлены к низу, маленькие злые глазки смотрели на Семена с полным безразличием. Одной рукой он подпер свой свиной подбородок, другой, украшенной перстнями с каменьями, лениво взмахнул, чем дал понять, что дозволил Семену отправиться в путь…
Он ехал один, взяв с собой лишь саблю, торбу с едой и кошель с восемью тысячами золотых флоринов (гигантская сумма!), и это стало его ошибкой.
По своим расчетам, князь был в Венгрии, когда заметил, что за ним гонится конный отряд. Одеждой и вооружением они походили на ляхов – меховые накидки и шапки, просторные шаровары, заправленные в сапоги, сабли у поясов, и Семен невольно подумал, что Сигизмунд послал за ним, решив вернуть. Но, вглядываясь все больше, он понимал, что это не ляхи. Бежать было бесполезно – застрелят в спину, догонят; биться тоже не следовало – их в разы больше. Они приближались, переходя на рысь, пристально вглядываясь в лицо одинокого путешественника. На незнакомом языке, окружив Семена, стали допрашивать его, и князь, ни слова не понимая, по-польски и по-литовски пытался объясниться с ними, что он – подданный короля Сигизмунда, князь Бельский из рода Гедиминовичей. Рассчитывал, что, услышав столь знаменитые имена, они отступят, а вместо того, приставив к его спине острие копья, велели слезть с лошади и отдать все, что есть. Он поспешил повиноваться, но кошель с золотом отдавать не собирался, пока один из всадников сам не забрал его. Отобрали саблю, мешок с едой, лошадь и стремительно ускакали прочь, исчезнув так же внезапно, как и появились.